— Поздно... Уже поздно... пора ужинать, — откликнулась она и бросилась к палаткам...
Ася завязала рюкзак. «А зачем оно, море?» — спросила она себя. И когда уже все ложились спать, она снова спросила себя: «А зачем оно, море?» И тут же тоской разлуки налилось сердце. Славка уже спала. Ася вылезла из палатки. У гаснущего костра, как обычно, недвижно сидел Петрович. Ася долго и ласково смотрела на эту одинокую фигуру, озаренную трепетным пламенем.
— Пойдемте в лес, — громким шепотом позвала она. — Мне хочется проститься с этими местами.
Петрович молча поднялся. Они шли среди елей, пересекали лунные поляны. Глухие дебри. Ася нащупала пенек. От мха он был меховой. Она села и шепнула:
— Давайте послушаем тишину.
Ах, какая нерушимая тишина! А сквозь навесы ветвей просочилась струйка луны и льется и цедится на белый цветок, на замшелую валежину.
И кажется Асе, что живут только одни запахи. Вот сосенка — она чадит смоляным ароматом, она в нем, как в облаке. Рядом лиственница — под ней разлилось озеро сладковатого запаха.
«Сколько было детских выдумок, фантазий, слез и радужных надежд в мамином доме, — подумала Ася. — Сколько волнений и отчаяния было тогда в Москве...»
Полянка курится «кукушкиными слезками». Где-то затаились липкие грибы и пахнут и пахнут. А им откликается смородиновый лист. А в стороне течет ручьем запах от куста багульника.
«Здесь мы впервые встретились с любовью, со смертью, с трудом».
— Как тихо, Василий Петрович. Как удивительно тихо, — проговорила Ася.
Петрович молчал. Вся фигура его тонула во тьме, и только задумчивое лицо, озаренное луной, точно реяло под ветвями. Вот голова нагнулась, и лицо погасло во мраке. Потом оно опять поплыло под ветвями.
«И была еще подлость, клевета, злость, нужда... Были Дорофеев, Татауров, Чугреев, Палей... И где это все? Осталось только вот это. Вот это! Земля родная, горы, моря...»
— Что мы увозим за душой, Петрович? — спросила Ася. И сама же ответила: — Только любовь ко всему этому! — Она широко повела рукой. — А может быть, мы нашли мало?
— Вы нашли все, — ответил Петрович. Лицо его смутно проступало сквозь клубы табачного дыма, пронизанного луной. — Это самый яркий маяк, к которому вы приплыли!
Ася поднялась.
— Вот и все. Я попрощалась. Идемте, Петрович. Я вас никогда не забуду.
— Для меня молодые — костер. Я греюсь около них, — проговорил Петрович.
— Спасибо вам, — сказала Ася.
— За что?
— За все хорошее, что мы узнали в ваших палатках, на ваших трудных дорогах.
Ася доверчиво положила руку на его жесткое, худое плечо.
В стороне пересохшего ключа, среди гари звучно и долго трещали сучья, должно быть, от кого-то убегал огромный сохатый.