Ася сидела, подавленная этой нежилой комнатой, видом опустившейся девушки, ее судорожными движениями, точно Ия все время хватала раскаленные угли.
— Зачем ты куришь? — с упреком спросила Ася.
— С такими людьми не только закуришь, но и запьешь! — Ия откусила кончик папиросы, выплюнула на пол. — Противно все!
Она вдруг истерически обрушила на Асю поток злых слов, смешанных со слезами. Она с отвращением рассказывала о своей работе, о ненавистных ей учениках, о директоре, который измучил ее придирками, нагоняями, о педагогах, которые осточертели со своей критикой, о сухости, о черствости, о злобности человеческого сердца.
— И ты хочешь, чтобы я верила после этого людям? Да я бы многих из них в ложке утопила! Ты еще все это испытаешь на своей шкуре, — говорила она, кривя губы, перегибаясь через стол к Асе. — Сейчас они сделали из тебя воровку — подожди, то ли еще будет! И выбрось из головы всякие красивые затеи, всякие мечты, чтобы потом не терзаться. Мечтам не дадут сбыться. Их испакостят!
Асе неприятно было слушать Коноплеву, но в то же время она видела, что Ия говорила немало и правды. Ведь существуют же чугреевы, татауровы, дорофеевы. Неужели они помешают, и не быть тому, чего хочется, не дойти туда, куда шла. Асе стало душно. Она расстегнула пальто.
А вспыхнувшая Ия вдруг погасла, бессильно обмякла, на старообразном лице ее проступила усталость и брезгливость. Она снова закурила и, морщась, вяло продолжала:
— Подожди, еще вся ложь впереди. Ты еще хлебнешь ее и вспомнишь меня. Вот встретишь парня, будешь молиться на него, всю себя с восторгом отдашь ему, а он в этот же день в углу будет тискать какую-нибудь соседку.
— Ия, что ты говоришь! — воскликнула Ася, глядя на нее испуганно.
— Правду говорю! — опять вскипела Ия. — Все мужики таскуны! Смотрят на нас, как на дичь. Охотятся! Противно! Жена в роддоме, а он у любовницы.
Ия зло щурила глаза и то выкрикивала, то переходила на свистящий шепот. Асе стало жутко. Она не хотела, но все же чувствовала, что поддается ее настроению. Как загипнотизированная, следила она за Коноплевой. А от той струилась горькая сила, сила отчаяния, полного безверия.
— А наш брат, бабье, лучше ли?
— Не надо! Не надо! Хватит! — попросила Ася.
— У меня в Воронеже соседки были. Сестры. Назовут мужиков, гуляют. А потом по очереди уходят с каждым в другую комнату. А там лежит парализованная мать. От их ложа любви до ее кровати — два шага. Она лежит, все видит, а двинуться не может...
— Довольно! — Ася вскочила. — Ты врешь все!
— Клянусь своей матерью, так было. Ты еще наивное, мокрогубое дитя! Чего ты хочешь от людей? Я старушку как-то встретила. Просит милостыню. А у нее, оказывается, сын инженер и две дочери замужем...