Обменявшись приветствиями со старцами, он повернулся к дочери.
– Цин-чжао, – произнес он, – примешь ли ты от меня дар?
Она поклонилась, почтительно ответив:
– Что бы мой отец ни преподнес мне, я с радостью приму это из его рук, хотя знаю, что не достойна ни одного из знаков его внимания.
Он протянул к ней руки и заключил ее в объятия. Тело Цин-чжао было напряжено, она чуть ли не отстранялась: перед посторонними подобного проявления чувств он не позволял себе с тех пор, как она была совсем маленькой девочкой. Но отец продолжал удерживать ее, ибо знал, что она никогда не простит ему этих объятий, а стало быть, это его последняя возможность прижать к себе свою Во Славе Блистательную дочь.
Цин-чжао прекрасно знала, что означают объятия отца. Она видела, как он вместе с Ванму вышел в сад. Видела, как на берегу реки появилось необычной формы судно.
Видела, как он взял из рук круглоглазого незнакомца какую-то пробирку. Видела, как выпил ее содержимое. А затем она вернулась сюда, в дом, в эту комнату, чтобы поприветствовать от имени отца новых гостей. «Я покорна твоей воле, мой почтенный отец, даже тогда, когда ты собираешься предать меня».
Но и сейчас, зная: он обнимает ее, а в уме вынашивает коварнейший умысел отлучить ее от богов; зная: он настолько презирает ее, что думает, будто она не распознает обман, она безропотно приняла из его рук преподнесенный им «дар». Ведь он ее отец. Может быть, этот вирус с планеты Лузитания лишит ее голоса богов, а может быть, нет. Она не имела ни малейшего понятия, что решат боги. Но если бы она отвернулась от собственного отца, если бы посмела отвергнуть его, боги всенепременно наказали бы ее. Уж лучше остаться чистой перед богами, проявив должное уважение и послушание отцовой воле, нежели ослушаться его и продемонстрировать богам, что она действительно недостойна их даров. Поэтому она приняла его объятия и вдохнула его дыхание.
Поговорив с гостями несколько минут, он покинул комнату. Старцы восприняли его появление как великую честь. Цин-чжао делала все возможное, чтобы скрыть помешательство отца и его бунтовские речи, направленные против богов, поэтому на планете к Хань Фэй-цзы до сих пор относились как к величайшему из великих. Она мило повела разговор дальше, она улыбалась им и проводила до порога. Она ни словом не намекнула на то, что они уносят с собой опаснейшее оружие. Зачем? Человек бессилен в состязании с богами, если только боги нарочно не поддадутся ему. И если боги пожелали перестать разговаривать с людьми Пути, стало быть, таково прикрытие, которое они избрали для проявления своей воли. «Пускай неверующие посчитают, что лузитанский вирус, принесенный отцом, отрезал нас от богов. Мне-то прекрасно известно, как известно всякому верующему, что боги обращаются только к избранным, и ничто созданное человеческими руками не в силах остановить их, если уж они решили. Все это суета сует. Если члены Конгресса думают, что именно они заставили богов заговорить с планетой Путь, пускай себе верят в это. Если отец и лузитанцы считают, что это они заставили богов умолкнуть, пускай себе считают. Я-то знаю, что, если я чиста душой и достойна, боги все равно заговорят со мной».