— Постой, постой. Да это же наша артистка. Из Ленинграда которая…
— Понял? Ну и хорошо. Теперь давай команду кому следует, только не вздумай отказать…
Федулин многозначительно мдакнул, почесал редкую рыжую макушку и потянулся к телефонному аппарату.
Пока он дозвонился до базы, пока ждал, когда подойдет к телефону какой-то Фомич, и уговаривал его отыскать одни кирзовые сапожишки, Синельников стоял не шевелясь. Наконец Федулин поблагодарил невидимого Фомича за услугу, сказал, что за сапогами сейчас зайдет секретарь райкома комсомола, и повесил трубку.
— Сколько все это стоит?
— Так. Сапоги сто двадцать и фуфайка, наверное, столько же. Бери двести пятьдесят рублей. Ну и магарыч, по военному времени хотя бы поллитровку, — хохотнул Федулин.
Степан тут же позвонил в райком комсомола.
— Фрося, — сказал он заведующей учетом. — Возьми двести пятьдесят рублей и беги на базу райторга. Я сейчас подъеду.
Сказал Федулину «спасибо», пожал ему руку и вылетел из кабинета. Легко вскочил на облучок, хлестнул лошадь.
— Завезите меня, пожалуйста, домой, — попросила Зоя.
— Сейчас, — пробурчал Степан, направляя лошадь к базе.
Дождь перестал. Небо посветлело. Вымытые деревья засверкали яркой зеленью.
Зоя долго отказывалась взять сапоги и фуфайку.
— Не ерунди, — сердито прикрикнул Степан. — Это тебе по ордеру выдали. Спроси сама у Федулина.
— А деньги?
— Когда будут, отдашь.
— Я отдам сегодня же. Сколько?
Он укоризненно посмотрел на нее, покачал головой.
— Эх, Зоя. А еще ленинградка… Сейчас завезу тебя домой. Помойся, обсохни, перекуси. После обеда заеду и довезу до «Новой жизни». Мне все равно по пути.
— Спасибо, — прошептала она, слезая у Дома культуры.
2.
С первых дней войны малышенский Дом культуры превратился в пересыльный пункт. Кто только не побывал в его стенах! А поздней осенью сорок второго года его заняли эвакуированные ленинградцы. Это были последние, кому удалось выскочить из смертельного кольца блокады. Они приехали налегке, с маленькими узелками и чемоданчиками. Все ценное, что им впопыхах удалось захватить с собой, они проели за долгий путь. Они не рядились на привокзальных базарчиках. Без сожаления отдавали любую вещь за буханку хлеба, кринку молока, котелок горячей картошки.
Не все добрались до места назначения. Многих по дороге схоронили или полуживых от дистрофии сняли с эшелона.
А те, что доехали до Малышенки, шумным цыганским табором разместились в Доме культуры. В основном это были люди умственного труда. В них Сибирь нуждалась всегда, а теперь тем паче. За несколько дней ленинградцы разъехались по деревням. Сибиряки потеснились, по-братски разделив с эвакуированными и хлеб, и кров.