Пятьдесят седьмой год доживал он, а вот на войне ни разу не довелось побывать. В первую империалистическую призвали было, да врачи обнаружили какую-то болячку в груди. Тогда-то, чтобы избавиться от хвори, он и занялся пчелами. Правда, во время кулацкого мятежа двадцать первого года ему пришлось пострелять из винтовки. Да только разве это была война? А теперь в кино смотришь, и то душа холодеет. Каких только орудий ни навыдумывали люди, чтобы убивать друг друга…
Непрошеная слеза навернулась на грустные глаза Ермакова. Он прищурился. Седые кустистые брови слетелись к переносью и замерли, будто карауля две глубокие поперечные борозды.
Сколько людей сожрет война, сколько крови высосет из народа! Осиротит, обездолит, покалечит. Горит родная Русь страшным огнем. Да только зря враги тешат себя надеждой. Не одолеть им России. Выстоит. Если приспеет нужда, он и сам пойдет на войну. Ничего, что стар и здоровьем некрепок. Винтовка еще не дрожит в руках, и глаза хорошо видят. Выстоим. Мы живы не будем, дети живы не будут, Россия будет жить. Где-то теперь воюют Иван и Петр. Скоро их будет трое. Вся его надежда, будущее, весь смысл трудной и долгой жизни. Один снаряд, одна бутылка бензину и… Зачем так? За что?
Ничего не видел и не слышал старый Донат. Всем своим существом он был сейчас там, где и его сыновья.
Неторопливой развалистой походкой к нему подошел пятнистый пес с умной острой мордой. Ткнулся носом хозяину между ног, вильнул хвостом. Донат Андреевич положил тяжелую руку на лобастую голову собаки, и та замерла, ожидая ласки. Но хозяин уже позабыл о ней: он снова думал о воине.
1.
Вечером, возвращаясь с работы, Богдан Данилович еще издали заметил огонь в окнах своей квартиры. «Неужели вернулась Луиза? — испуганно подумал он и почувствовал легкий озноб. — Как она посмела?»
Шамов зло толкнул дверь в комнату.
У стола, подперев ладонями голову, сидел сын. Он вздрогнул от дверного стука, схватил со стола листок и проворно сунул его под скатерть.
— Здравствуй, Вадим, — как можно мягче проговорил Богдан Данилович.
Сын не отозвался. Он даже не пошевелился, не взглянул на отца. А тот, прикинувшись, что ничего не заметил, спросил тем же голосом:
— Давно приехал?
И опять сын не проронил ни слова. Уже нельзя делать вид, что не замечаешь его молчания. Богдан Данилович подошел к столу.
— Ты почему не разговариваешь со мной? Что-нибудь случилось?
— Где мама? — Вадим поднял на отца влажные синие глаза.
— Что за бумагу ты сунул под скатерть?
Юноша прижал локтем то место, где под скатертью лежал листок.