— Зайдем ко мне. Ссужу ведерко картошки.
— А завтра? — нахмурила брови бледнолицая.
— Опять исть нечего.
— Такую ораву ведерком не прокормишь.
— Охо-хо. Хоть по миру ступай.
— Ныне на христа ради не проживешь.
— Иди-ка ты к Рыбакову, — решительно проговорила молодая женщина.
— Это к секретарю? — изумилась старуха.
— К нему. Обскажешь все, как есть. Он поймет.
— Да что ты…
— Иди, иди, бабка.
— Не трусь…
Старуха долго еще отнекивалась. Все-таки ее уговорили. Она вышла из толпы и засеменила через площадь, клонясь навстречу ветру. Люди кричали ей вслед какие-то хорошие, ободряющие слова. В эти минуты они позабыли о холоде и о том, что им самим не досталось хлеба.
Вот и длинное деревянное здание райкома. Старуха голиком долго обметала валенки. Потопталась на крылечке и, собравшись с духом, распахнула дверь. Вместе с ней в коридор вползло густое облако белого морозного пара и медленно растаяло в воздухе. Старуха остановилась у порога, огляделась, старательно обтерла ладонью лицо.
В секретарской приемной было дымно, как в бане по-черному. В пепельнице — стог окурков.
За столом девушка что-то писала, размашисто и торопливо, то и дело со стуком макая перо в непроливашку. На диване сидел бритоголовый мужчина с газетой в руках.
Старуха наморщила лоб, покашляла. Неслышно, бочком подошла к девушке, склонившейся над столом.
— Здравствуй, голубка.
Та подняла голову. Удивленно вскинула вверх густые светлые пушистые брови.
— Вам кого, бабушка?
— Мне бы, касатка, самого повидать. Рыбакова.
— Он сейчас уезжает. Только что кончилось бюро. — Девушка устало потерла лоб пальцами. — Приходите дня через два.
Желтое морщинистое лицо старухи вытянулось, нижняя губа бессильно отвисла. Она долго стояла не шевелясь. Потом вплотную придвинулась к столу и, будто выпрашивая милостыню, со слезой в голосе заговорила:
— Пусти ты меня к нему христа ради. Что тебе? А у меня такая беда… Помереть легче…
— Пустите ее, Валюша, — попросил бритоголовый. — Если хотите, я сам скажу Рыбакову.
— Что вы, Богдан Данилович! — Девушка сунула ручку в чернильницу, поднялась со стула. — Попробую. Может быть, примет. — И направилась к обитой черной клеенкой двери.
Через минуту она вернулась и пригласила старуху в кабинет.
— Как его величать-то?
— Василий Иванович.
— Спасибочки.
Старуха осторожно приоткрыла черную дверь и опять бочком проскользнула в кабинет.
Он был небольшой, но светлый. Посреди — два стола буквой «Т» под черными суконными скатертями. Желтый сейф, этажерка с книгами, полтора десятка стульев, диван — вот и вся обстановка.
У окна лицом к двери стоял высокий поджарый мужчина в темно-синей гимнастерке, подпоясанный широким офицерским ремнем. На левом нагрудном кармане алел орден Красного Знамени.