— Ты это о чем?
— Да о твоем чтиве. Сознание, реинкарнация, аура? Про Христа забыли, про пост и молитву, про Святую Русь!
— Тише, Авдей, на тебя оборачиваются.
— Ну и пусть! Я всему миру готов рассказать, как изгнал бесов.
— Каких бесов?
— Самых настоящих. Представляешь, они в книгах были. Вселились. Пришлось греховные сочинения сжечь.
— Какие же?
Авдей перешел на шепот:
— Коран и двухтомник Ницше. Я их порвал по листику, сложил в тазик и поджег на балконе. Соседи думали, что пожар. Хотели пожарных вызывать.
Настя едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться.
— Ну и как, изгнал?
— Сразу легче стало. Черные силы, они огнем разрушаются. А потом сходил к исповеди и ощутил себя новым человеком. И такие стихи записались — чистые, звонкие!
Он все же заметил ее спрятанную улыбку.
— Ты чего ж смеешься? Не богохульствуй. Сама, небось, тоже к исповеди ходишь.
— Не хожу, я святая.
— Какая ж ты святая?! Ты же в Литинституте учишься!
Этот аргумент сорвал все запоры со шлюзов ее смеха, и она залилась, как колокольчик.
— Бабы — дуры. Но ты красивая. А знаешь, давай я тебе за это свою книжку подарю. Авось просветлеешь душой.
Авдей сунул ей в руки образчик нераспроданного товара, изданного „за счет автора“, и, спохватившись, устремился к двери.
— С тобой тут чуть свою остановку не проехал! — услышала Настя его затухающий голос.
Сборник назывался „Царь-девица“. И на первой же странице Настя обнаружила строфу, проясняющую это романтическое название:
Россия кровью изошла…
За что, скажите, Бога ради,
Терзают русского орла
Иуды, стервачи и б…
С чувством нарастающего кайфа она перешла к следующей строфе:
За что, Прибалтика, скажи,
Святую Русь так ненавидишь?
Замри, Эстонь! Литва, дрожи!
Ты русский х… еще увидишь!
Но слово „х…“ почему-то было зачеркнуто и под ним написано слово „меч“, потом и оно зачеркнуто и вписано „танк“. Анастасия мысленно восхитилась умением Петропавлова работать над образом: „Надо же, ни единого случайного слова!“
Анастасия спускалась в метро, и бесконечный эскалатор, казалось, помогал ей погружаться в свои мысли. Но глубины души находились несравненно дальше, чем подземная станция.
Что она знала о себе? То, что с детства не воспринимала, боялась, а потом и ненавидела мужчин, которых не было в их доме?
Когда Насте исполнилось пять лет, мама принесла коробку симпатичных мармеладных медвежат. Настя сначала долго играла с ними: перекладывала их на расписном цветастом блюде, давала им имена, впрочем, сразу забываемые, поскольку медвежата были неотличимы. Но потом ей, естественно, очень захотелось ими полакомиться. И она стала спрашивать: