— Да уж, клёвая баба, — снова „возник“ Петропавлов.
— Здесь, мне кажется, уместно вспомнить, как высоко ценил духовную красоту, ее возвышение над телесной, древнегреческий философ Платон, в одном из своих диалогов воспроизведший идею о том, что женщина и мужчина являются двумя частями единой первичной целостности. Зевс наказал этих первых людей, разрубив каждого вдоль. И теперь люди ищут утраченную половинку, и когда эти половинки находят каждая свою, возникает эрос — любовь, единение телесного и духовного.
— За что ж Зевс их наказал? — громогласно вопросил Петропавлов. — За грех, может? Так как же они могли согрешить, если были едины? Объясните мне — как?!
Аудитория не выдержала и взорвалась хохотом. Обескураженный поэт надолго умолк, а после звонка вышел в коридор с видом обиженного ребенка.
— Ну что ты, Авдей, так опечалился? — попыталась помочь ему Настасья Филипповна.
— А чего они смеются?
— Авдей, Зевс наказал этих единых людей за то, что они были слишком гордыми.
— Ага, за гордыню, значит, — обрадовался поэт. — Ну тогда понятно. Тогда — за дело! — Но улыбка познания, озарившая его лицо, снова исчезла. — Так что, доцент объяснить не мог? Спрашивал же я его.
Но Настя уже не слышала Петропавлова, потому что в скверике у памятника Герцену заметила кого-то, кто показался ей удивительно знакомым. Он стоял спиной к окну, в которое она смотрела. Осанкой он напоминал „Давида“. Или это ей только показалось, поскольку она все еще находилась во власти впечатлений от творений Микеланджело, который, возможно, как никто другой, любил мужское тело. Он созерцал его, как иногда созерцают потоки воды, и находил в игре мышц, изменении поз, в жестах и движениях новые смыслы — одухотворенную радость физического бытия.
Анастасия не могла отвести глаз от высокой фигуры в толстом вязаном свитере. Ее идол повернул голову, и она мгновенно узнала его чеканный профиль. Да, это Ростислав Коробов, русскоязычный поэт из Прибалтики и, по словам Марины, слушатель Высших литературных курсов.
„Кстати, откуда она его знает? Ах да, его знают все критикессы, хоть сколь-нибудь интересующиеся современной поэзией. Он считается лидером новаторских направлений“, — смутно пронеслось в голове. Но для Насти он — „находящийся в объятиях женщины“ — и только. Она очень хотела верить, что он ее все еще помнит, этот разоблаченный священник, этот осквернитель кладбищ и скрытый нарциссист, обожающий во всей мировой литературе только собственные стихи.
— Настена, — Петропавлов прервал ее размышления, — ты мой сборник прочла?