— Анастасия, не желаешь прогуляться? — предложил он с заговорщицкими нотками в голосе.
— Пожалуй, стоит, — согласилась она.
Удальцов взглянул на свои раритетные командирские часы и изрек:
— Вернусь через полтора часа.
— Ясно, — отрапортовал Петя.
Гурий Михайлович облачился в плащ, захватил зонтик, и они вышли из номера. Замок за их спинами щелкнул значительно раньше, чем это предполагали правила приличия. В полном молчании они прошли весь длинный коридор. Настя открыла свой номер и с радостью обнаружила, что соседка так и не появилась. Зато куртка была на месте. И кроссовки. Но вот зонтик она забыла взять в эту короткую поездку.
— Ничего, Настя, — успокоил Удальцов, — хватит моего.
Они вышли из заурядной провинциальной гостиницы на столь же заурядную и столь же провинциальную улицу. Зонтик Удальцова и вправду оказался объемным, но для большего удобства Настасье пришлось взять гения под руку.
Он нарушил молчание вполне подходящей фразой:
— Мне понравилось, что ты не болтливая, Анастасия. Не люблю, когда женщины не умолкают.
— Вы вообще не любите женщин, — она произнесла это утвердительным тоном.
— Только в поэзии. А в жизни — о…
— Ясно. Обычный мужецентризм. Но ведь были же в литературе Ахматова, Цветаева. Вы их тоже не признаете?
— Были… Они просто поэтессы. Но не крупные. Их заслуги непомерно раздуты. „Муж в могиле, сын в тюрьме. Помолитесь обо мне…“ Автор сего что же, великая поэтесса?
Настя не нашлась, что возразить.
— Хотя, конечно, встречаются талантливые женщины, — продолжал Удальцов. — Например, Габриэлла Мистраль. Она никогда не имела детей, но сумела переплавить свое несбывшееся материнство в литературу. И открыла в ней нечто новое… Мужчина не смог бы постичь то, что постигла эта бесплодная женщина.
— Описал же Лев Толстой роды маленькой княгини.
— Роды, процесс. Но не метафизику. Понимаешь?
Настя поразилась ясности его ума. Несомненно, принятая доза алкоголя возымела над ним какое-то действие. Но оно чувствовалось разве что в том, как он держал зонтик, но ничуть — в суждениях и умозаключениях.
— А как вы воспринимаете модные нынче направления в поэзии?
— Это какие же? — Он отмахнулся от вопроса, как от назойливой мухи.
— Ну, то, что пишут Парщиков, Жданов…
— Не признаю.
— А например, Артемов и Гаврюшин?
— Они пока еще не владеют формой. Понимаешь, форма — это первично.
— А Ростислава Коробова вы читали?
— И даже принимал его на Высшие литературные курсы. Он насквозь искусственный, книжный. Я бы назвал то, чем он занимается, сальеризмом.
— Как? — слишком, может быть, эмоционально спросила Настя, вспомнив фильм Формана на тему Моцарта и Сальери.