Женщина, знающая себе цену, деньгами не берет!
Предрассветную тишину разорвал очередной мой стон удовольствия. Уже далеко не первый раз за ночь я откинулась на постель. Дальше раздавалось лишь прерывистое дыхание Арвана, продолжавшего двигаться во мне. Чуть придя в себя, я проказливо улыбнулась, прогнула спинку и сжала мышцы, позволяющие ему ощутить меня плотнее. Результат не заставил себя ждать, тихий рык и разрядка последовали уже через минуту.
Какое то время мы лежали молча. Я наслаждалась поглаживаниями его длинных сильных пальцев на своей спине и ягодицах.
— Что-нибудь хочешь, — он провел ногтем вдоль позвоночника, вызвав волну мурашек.
— Угу…
— И что же, — палец недвусмысленно скользнул между полукружьями попки, а губы принялись исследовать шею.
— Крем от мозолей, — получилось немного ворчливо.
Мой неутомимый любовник оторвался от целования плечика и коротко хохотнул.
— Последние пару раз ты спровоцировала меня сама.
— Я может хотела выяснить предел твоей выносливости.
— Выяснила? — это почему-то прозвучало угрожающе.
— А разве это не всё? — я невинно похлопала ресницами, но не удержалась и широко зевнула.
— Сама напросилась!
Мои возмущенные трепыхания быстро перешли в мольбы не останавливаться. Занимался новый день.
Умывшись и позавтракав, я оставила Арвана разбирать бумаги и сбежала на палубу. Записка обнаружилась, там где я и предполагала. Светлый квадратик торчал из еле заметной щели в лодке, лебедку которой чинили на днях. Прочитав несколько слов, я отпустила комочек бумаги в волны и шутливо попыталась поймать его брызгами пены.
Стихия ответила. Не знаю, как я не подпрыгнула и не завизжала от радости.
Некоторое время лениво поигрывала огибающими корабль струями, отрешившись и стараясь не думать ни о чем.
Однако любое неловкое движение напоминало о недавнем марафоне. И о мужчине. В мышцах поселилась легкая усталость, а между ног начинало сладко ныть от одного воспоминания о творимых нами безобразиях. После шторма мы почти не отрывались друг от друга, иногда ели, понемногу гуляли на палубе или сидели в компании Криса и бумаг. Остальное время было только наше. Между погружениями в пучину чувственных удовольствий даже умудрялись поговорить, рассказывая какие-то несерьезные мелочи из детства или обсуждая политику. Но прерывались на полуслове, чтоб забыв предмет разговора, снова и снова узнавать друг друга прикосновениями, обводить изгибы пальцами, пробовать кожу на вкус губами, совпадать и соприкасаться телами. И было в этом что-то очень правильное. Потерять это потрясающее чувство единения было жалко.