. А желал он свергнуть монстра и спасти свою семью.
Годфри почувствовал легкое покалывание в запястье и, глянув вниз, обнаружил семенящие по нему длинные, тонкие ножки. Он поднял руку на уровень глаз и понаблюдал за осторожными, словно он впервые вступил на подобную поверхность, движениями паука.
– Даже если это самая чокнутая семья в мире, – сказал он.
Послышался скрип, и он задом почувствовал движение досок. Стряхнув паука с руки, он подвинулся, освобождая место для Шелли. Они вглядывались вдаль, туда, где расстилалась долина. Скоро наступит ночь, и вдоль дороги зажгутся уличные фонари. Он потянулся и погладил ее между лопатками.
– Скоро все закончится, – произнес он.
Он сказал это, как утешительную банальность, но в то же время сам понял, что это – правда; так спящее тело, знающее о скором звонке будильника, может почувствовать его заранее. И слава Богу.
– Все в безопасности, – продолжил он. – Лита дома. Ребята в часовне. Твоя мама…
Он вдруг понял, что у него нет четкого представления, где она может быть, и ни одному из них нет дела до ее безопасности в той же мере, как и до внезапной инверсии силы тяжести или когнитивной нежизнеспособности в космосе.
– Между мной и твоей мамой все непросто, – сказал он. – Так же непросто, как устройство адронного коллайдера. Прости, что приходилось врать тебе. Мы лгали об этом так долго, я почти забыл, что есть кто-то, кто до сих пор мне верит. Но это не делает правду приятнее.
Он остановился, помолчал, затем продолжил.
– Ты свет, – произнес он. – Ты освещаешь людей, выявляешь в них самое светлое и самое темное. С тобой я всегда становился лучше, поскольку ты освещала мой путь. И потому, то, каким образом ты узнала о моей плохой стороне, делает все хуже. В этом твоя трагедия, и ничто не разбивает мне сердце сильнее: тебя всегда будут окружать люди, не достойные тебя.
Шелли повернулась к нему. Ее глаза увлажнились, но не от слез: просто легкая пелена света. Годфри отвернулся, в горле застрял ком. Никогда в своей жизни он не видел более чистого обещания искупления и не чувствовал, что не достоин его.
Зазвонил его телефон.
– Извини, – сказал он дрогнувшим голосом. – Я… я должен ответить.
Это был Интаки. Он долго слушал, а затем сказал, что будет так скоро, как только сможет.
– Подожди пока у меня в кабинете, – сообщил он. – Постарайся не допустить третьего акта. – И повесил трубку.
– Мне нужно идти, – произнес Годфри. – Шериф не в себе, отказывается сдать свое оружие. Семья Фредериксов нашла его сидящим на их лужайке с ружьем в руках, он пел песни Пэтси Кляйн. Ее песни вкупе с огнестрельным оружием никогда не доводили до добра.