– Это была группа рыцарей крестоносцев. Мама рассказывала нам истории о них.
Питер смотрел на него.
– Я… я всегда хотел быть воином, – признался Роман.
Питер пришел к молчаливому выводу, что этот разговор был о том, как перепрыгнуть через несколько ступеней его Иерархии.
Роман отщелкнул окурок, и он упал неподалеку от штрафной линии. Он молча продолжал считать параллелограммы, сформированные наложением рисунка противоположной баскетбольной сетки. Это было сложно для него, признаться. Он никогда не говорил об этом, даже с Литой.
– Ты когда-нибудь нападал? – спросил он. – Как волк?
– Нет, – ответил Питер.
– А когда-нибудь… хотел?
– У меня никогда не было причины.
– А я никогда не верил в Бога, – сказал Роман, быстро, как выбалтывают незаконные признания.
– И Николай в свои предсмертные дни не верил, что белка не вылупляется из яйца, – отреагировал Питер, используя расчетливую бойкость как защиту. Он не был готов к такому уровню близости. Ему не нравилось к чему это идет. Внешние слои слетели, чтобы выявить другие внутренние нужды мальчика. Нужды, что, как он думал, Питер сможет помочь удовлетворить. Единственная вещь, пугающая Питера больше, чем нужды людей, была клетка, хотя, в конце концов, какая разница?
Роман продолжил откровения:
– Иногда, я вижу вещи. Я вижу эти… тени, и не всегда знаю, реальны они или нет.
Итак, ты все-таки пришел к этому. Позади неприступного и бойкого фасада велось сражение, и он должен был решить: Быть ему Героем или Злодеем? И что может быть более черно-белым, чем приключение победить монстра, терроризирующего провинцию? Ух-ты. Питер не хотел влезать в это, даже чужим членом.
– Роман, – произнес Питер, – может быть, тебе стоит поговорить об этом с психологом?
Роман какое-то время не произносил ни слова.
– Думаешь, можешь бросить меня одного теперь? – сказа он.
Питер встал и пошел прочь с площадки, оглянувшись один раз на узкую спину Романа у решетки забора.
Очень Волосатый Молодой Человек
После школы Питер, скинув футболку, лежал в гамаке, лениво слушая свой iPod и почесывая темные волосы ниже пупка. Он чувствовал нехарактерное колебание раскаяния. Конечно, было бы благородно предложить упырю какую-то поддержку, но Питер всегда был очень подозрителен к благородным импульсам. И хотя он сожалел о причиненной варгульфом боли, и будет сожалеть, по всей видимости, до самого его самоуничтожения, – боль была огромной частью этой жизни, как лето и зима, и дождь, и нет большего идиота, чем тот, кто верит, что ты можешь ее излечить. Что ты должен. Питер не считал себя пораженцем, но Николай учил его не чесаться там, где не чешется, и у него было высокоразвитое чувство того, что является, а что нет его проблемой.