Любила ведь, любила и себя не помнила, не видела, не замечала ничего, кроме… Глаза. Руки. Голос. Голос у него был волшебный. Такой, что подпевать я решалась только шепотом, почти беззвучно, одними губами…
Как, когда, куда пропал тот восемнадцатилетний мальчик, в которого я, тоже юная, тоже невинная, влюбилась тогда так страшно? Кто подменил моего Даньку, того светлого и искреннего, поющего о ярлах и конунгах, с которым не страшно было ни в мартовском лесу, ни на ночной проселочной дороге, ни по колено в болоте, ни в горах? За которым я все перевалы в Хибинах прошла легко и радостно? Как и когда на место моего Даньки просочился, прополз алчный лентяй и засранец, вор и подонок, и просто обычная сволочь? Кто и когда его подменил?
Или он всегда таким был, просто я не замечала?
Или нам просто-напросто не стоило сходиться? Не нужно было разрушать нашу общую сказку? Но песня осталась. И лес, и ночь, и скалы, и сосны. И я сама не заметила, как пою, тихо-тихо, чтобы никто, даже чуткий Диху не услышал…
Но сид, конечно, услышал. И ожег меня разъяренным шипением:
– Думай, что поешь!
Я осеклась и испуганно вжала голову в плечи. А ведь и правда… Не время и не место для таких песен. Мало ли кто может услышать и явиться?
– Умерь свой гнев, туата, – прошелестел вдруг голос откуда-то из темноты, оттуда, из-за границы света, очерченной нашим костром. – Пусть дева-скальд закончит. Мне по нраву такая виса, отчего же не по нраву тебе?
Голос был замогильный. И знаете, это никакая не метафора.
Кеннет
Кеннета распирала бесовская, чисто маклеодовская гордыня. Еще бы! Ведь его внушительная коллекция шрамов пополнилась следами от тролльих когтей. Когда-нибудь, даст Бог, он похвастается ими родне, а может, и будущим сыновьям покажет, чтобы ведали: их отец в свое время знал толк в ратных забавах.
– Ты много сражался, мой господин, – тихонько молвила Ленэ, словно читая его мысли. – Должно быть, жизнь в Альбе нелегка и опасна. Экий ты весь исполосованный.
Да уж, если сравнивать шкуру горца и альфара на предмет целостности, то Маклеод выглядел каким-то… сильно заштопанным во всех мыслимых местах.
– Да оно как-то само получилось, – смутился хайландер, решив, что женщина его похвалила, и хотел было в красках поведать о том, как живется в горной Альбе, но тут на шум явилась сида. Она какое-то время молча разглядывала бойцов. Точнее, окатила Кеннета прохладным взором, точно ведром холодной воды, немедленно пригасив пламя фамильной гордыни, а по альфару только взглядом скользнула.
«Сейчас распекать начнет, а потом в наказание отберет дар видеть троллей», – внутренне сжался горец. Он ведь нарушил запрет, а Кайлих не упустит случая показать свою власть. Но сида сумела его удивить, как никто.