Впервые с момента выпадения из зеркала я очутилась под открытым небом. А на нем, синем и высоком, сияло бледное зимнее солнце, а ветер гнал редкие облака, предвещая скорое усиление мороза. О том же говорили знающему глазу и дымы из печных труб, что бодро, точно кошачьи хвосты, тянулись вверх. Я огляделась и застыла, завороженная зрелищем настолько фантастическим, что мозг отказывался верить глазам. Там, внутри терема, среди ярких цветочных орнаментов стенной росписи в парадных горницах, все эти пестрые изразцовые печки, оконные витражи, ковры и балдахины казались декорацией. Очень достоверной, качественной и скрупулезно воссозданной, но ненастоящей. И оттого где-то подсознательно я надеялась на чудо – стоит мне лишь выйти за дверь, а снаружи ждет съемочная группа какого-нибудь крутого реалити-шоу. Режиссер крикнет: «Снято!», артисты, так ловко сыгравшие средневековую челядь, закурят в сторонке, а ко мне подбегут резвые телевизионщики и все-все объяснят, а возможно, даже посулят немалые деньги, чем черт не шутит.
Но когда окончательно стало ясно, что все вокруг: и резная многоуровневая громада боярского терема, горделиво вознесшаяся над скромными деревянными срубами, глядящая на мир бельмами затянутых изморозью окошек, и широкий двор, полный разноликого народа, и сани-розвальни, застеленные овчинами, и лошади в упряжке, и даже парящий на морозе конский помет – самое что ни на есть всамделишные, я впала в ступор. Посреди предотъездной суеты и заполошной беготни дворни застыла ледяным изваянием, не в силах смириться с фактом: я застряла в другом времени – варварском и диком, жестоком и опасном, влипла, как муха-дрозофила в капельку варенья.
Впрочем, никому до моих чувств никакого дела не было. Мир вокруг жил своей повседневной жизнью, жизнью громогласной, бурной и нелегкой. Лаяли, захлебываясь злобой, цепные псы; с писком-визгом перебегали из одной двери в другую детишки; фыркали кони, и пар от их дыхания оседал на шкурах инеем; переругивались меж собой какие-то мужики, а девки, те чирикающей стайкой пробежали мимо якобы по делам, а на деле, чтобы убедиться своими глазами: иноземец не просто убирается со двора и рабу свою новую увозит, а еще и хозяйского пащенка забирает. Мальчишка выбежал к саням едва не вприпрыжку, в шубе нараспашку и пушистой шапке набекрень, но с бережно прижимаемым к груди мешком, в котором угадывались очертания книг.
– А, это ты, Катька? Здорово! – крикнул он радостно, будто старой знакомой. – Рукавички-то надень!
Обойдя вокруг небольшого санного поезда с видом знатока, Прохор пристроился возле Кати и какое-то время молчал из желания произвести на чужачку впечатление бывалого странника. Но много ли намолчишь, когда язык так и чешется от сотни самых разных вопросов. А ну-ка, столько времени терпел и к девке с разговорами не лез в надежде на скорое совместное путешествие. Ведь не каждый же день из зеркал бабы-то выпадают, тем паче такие чудны́е.