«Буду молчать. Как рыба», – согласилась я, утвердительно кивая.
Диху удобно устроился в кресле италийской работы, мимолетно погладив обивку и одобрительно выгнув бровь, дескать, красиво живешь, дружище. От острого взгляда потомка Дану не ускользнула ни дорогая посуда в поставцах, горделиво расставленных вдоль стен, ни голландские изразцы печи, ни прочие приметы роскоши. Массивная бронзовая люстра, например. И канделябры тоже.
– Хм… уютненько, – оценил сид мастерство флорентийских мебельщиков и венецианских чеканщиков, кивком указав собственности на место у своих ног, где та незамедлительно и пристроилась, с непривычки съежившись на скамеечке. – Что до девушки, то мне ее надобно получше кормить, а все эти закуски мы вдвоем все равно не осилим. Стол-то у тебя ломится, друг мой. Что это там, икорка?
– Осетровая, – подтвердил боярин. – А вон там, в плошечке – из сижка свеженького. Испробуй-ка.
– Успеется. – Сид деловито собрал на блюдо понемногу того, немного сего и поставил на пол рядом с Кэт. – Вот, убедился? Она будет есть и молчать, и довольно о ней. Выпьем лучше.
Ни дать ни взять – кошку угощал. Я и сама так делала, когда трехцветная Баська садилась этак томно возле ножки табурета и умильно глядела на меня в ожидании подачки с хозяйского стола. Намерения у Диху на первый взгляд казались самыми добрыми, но кто знает, что он там еще задумал. Не производил сын Луга впечатления человека последовательного.
Корецкий покряхтел, собственноручно разливая по кубкам золотистый хмельной мед. Чокнулись. Диху выпил половину и, не глядя, протянул мне свой кубок.
«Как так можно с живым человеком обращаться? – кричало во мне оскорбленное современное воспитание, потрясая в воображаемом кулаке Декларацией прав человека. – Да как он, этот приблудный ирландский языческий божок, смеет?» Но вовремя вмешались здравый смысл и не менее здоровое чувство самосохранения, напомнив о купчей, избавившей меня от участи сенной девки.
«В людской, рыбка моя, тебя только и ждут. Вместе с Декларацией и Конституцией», – сказали они, но вкус невиданных в цивилизованном мире деликатесов с боярского стола все равно не изгнал горького привкуса унижения.
– А это, на стене? – Сид продолжал осматривать помещение. – Неужто… Марья Семеновна?
Небольшая картина в стиле эпохи Возрождения смотрелась на разрисованной цветочным орнаментом стене немного странно, но возвышенная, строгая красота женщины, изображенной на ней, заслуживала увековечивания.
– Признал? – усмехнулся Иван Дмитриевич, полуобернувшись, чтоб тоже глянуть на картину. – Она, голубушка, Марья-посадница. Италиец писал, этот, как его…