— Эли! Ведь тебя же здесь продует! Руах працим!
Забавней всего в этом моем почти домашнем уже отеле — метаморфозы, которые, в зависимости от слуха, национальности и настроения каждого, проделывает, за какие-нибудь несколько минут, мое имя.
— Эли, что ты пишешь здесь все время в своем компьютере?!
— Фугу. Фугу пишу, Чарли. Вали-ка обратно к своей рецепции, со своей трубкой.
— Смеешься надо мной! Какая же это фуга?! Я же ведь знаю русские буквы! Вон — си, би, дельта, игрек, икс! Это же буквы — а не музыкальные знаки!
— Слушай, Чарли, сегодня у моря, по пляжу какой-то лунатик в наушниках ходит со щупом миноискателя вокруг кафе и клюет песок. Что, на пляже теперь тоже взрывные устройства закладывают?
— Ты слишком хорошо о нас думаешь! Это не миноискатель. Он монеты ищет, а не бомбы. И золотые кольца, которые купающиеся все время в песке теряют! Это — отличный бизнес! Иди на пляж! Не бойся! А то тебя здесь продует! Руах працим! Только ничего не теряй!
Я жмурю глаза. Нет, голова все-таки слегка кружится. Чарли с вонючей трубкой — и разлившийся по фойе флакон благовоний средиземной весны.
Я звоню Славику: выключено. Да что ж такое? — думаю. И уже волноваться начала. Думаю: Славик, конечно, у меня мастак опаздывать — единственный человек в мире, к которому я на встречу, с чудовищными моими опозданиями, имею шанс прийти более-менее вовремя. Бывало, бывало, что опаздывал Славик на час, на два — и приезжал на тусовку, уже когда я давным-давно оттуда сбежала, — но не на целый день же? А в последнее время у Славика моего еще и не только со временем, а и с местом проблемы начались: Славик, с его раздолбайством, забывает, где мы договорились с ним встретиться — в каком кафе или ресторане. А Славик же по городу ходит — это видеть надо: замечтается, забудется, увлечется побочным каким-нибудь переулком, мыслью, звонком, — и приходит в какой-нибудь жлобский Pierre Gagnaire, вместо того, чтобы доехать, скажем, в счастливо-безлюдную забегаловку — как мы договорились — и потом капризно начинает мне названивать, и вопрошать, почему я еще не там, и жаловаться мне на меню. Поэтому единственная верная возможность все-таки встретиться — это назначать встречу у меня дома, чтоб Славик, помноженный на свои опоздания и расслабленность мыслей — все-таки до меня добрался.
Короче: уже волнуюсь не на шутку! Пошла к себе в квартиру, а в квартире же у меня прием мобилы жуть какой плохой — дом же как крепость! — полуметровые вековые кирпичные стены никаким спутником не прошибешь (надеюсь, твои жучки-шпионы тоже все время глючат!). Ну и я через минуту опять Славику начинаю названивать. Взлезаю на подоконник, чтобы поймать сигнал — высовываюсь (вместе с мобилой) по пояс в окно — и вижу, что на белоснежной стене моего отеля (стене вида какушек местного мягкого сыра cottage), рядом с окном моего номера — не сотни, а тысячи Божьих Коровок! Праздник бьется в стекло. День воздушно-десантных сил летающих мухоморов. Улыбчивых. Красных, в черную крапинку. Парад эскадры рабэну Моисея (коровами коего евреи, как похвастал мне вчера Чарли, местечково кличут эту Божью движимую, лётную собственность). Смайликов-бомбардировщиков. Интересно — кто вообще назвал их коровами? И главное — где и когда. И если на аэродроме стены — улыбчивый праздник — то в воздухе — и на суше и над морем — тем временем катастрофа. Москиты и мошки отменяют пыльное, темно-коричневое, местами почти угольное дневное небо как жанр. Дышать через дуршлаг насекомых могут только еще более мелкие насекомые. Сцеживать как домашний сыр.