— Гут, гут, — проговорил он и еще раз похлопал Кикнадзе по плечу. — Ты нам нравишься. Генрих прав: ты молодец. Тебя не проведешь не только на мякине, но и на первосортном зерне. Ты нам еще не веришь?
Павел помедлил с ответом. Очень хотелось поверить им, отбросить прочь страх перед возможной роковой ошибкой. В конце-то концов не такая уж он важная птица, чтобы был на него далекий заход.
— Не веришь, — теперь уже подтверждающе сказал капитан. — Это очень хитрый и дальновидный человек, — добавил он по-немецки, обращаясь уже к своему. — Нам надо провести с ним вербовку по всем правилам. У таких высокие шансы на выживаемость. Пойди скажи Рудольфу, чтобы он пока здесь не показывался.
— Я боюсь оставлять тебя с ним одного. Он сильный и опасный, как ягуар.
— Гут, — воскликнул капитан. — Для этого парня ты уже придумал и агентурную кличку. Ягуар — это подходит ему. Пойди к Рудольфу, а мы с ним поговорим.
— Может, он понимает нас?
— Нет, не похоже.
«Капитан» пытливо посмотрел на Павла. Из всего разговора, что неизвестные вели между собой на немецком языке, он понял только слова «гут» и «ягуар». Он уже не сомневался, что перед ним гитлеровцы.
— Чтобы ты нам поверил, — заговорил «капитан», как только его напарник ушел в глубину пещеры, — я расскажу тебе кое-что из твоей личной биографии. Согласен?
Кикнадзе кивнул. «Капитан» заговорил, и с каждым его словом на душе Павла становилось все легче и легче…
— Теперь ты убедился, что мы твои настоящие друзья и единомышленники? Меня зовут Пауль, а тот, который со мной, Генрих. Прежде чем говорить о деле, ты перекуси.
Пауль поставил на спиртовку открытую банку мясных консервов, протянул Павлу полбуханки пшеничного хлеба…
Теперь для Кикнадзе было уже ясно, кто навел абверовцев на эту пещеру, на него самого, кто рассказал о нем. Это мог сделать только один человек.
Но какую устроили проверку, фашисты проклятые, сволочи! Как били! Боялись провокации… Вернувшийся Генрих протянул Павлу папиросу. Кикнадзе не курил, но почему-то не отказался. Он глубоко затянулся… Казалось, он вдохнул в себя не дым, а пары серной кислоты — до того у него запершило в горле, что он несколько секунд не мог выдохнуть эту едкую смесь дыма и воздуха. Генрих толкнул Павла в грудь кулаком, как бы побуждая легкие все-таки освободить дыхательные пути от воздушной затычки. Павел закашлялся, тяжело и надолго. В промежутках между приступами кашля он слышал, как один из агентов бормотал: «Гут, рус, гут, рус…»
Кашель освободил Павла не только от саднящей боли в груди и от воздушной пробки в горле, но и от остатков физической слабости, которую он ощущал с первой же минуты, как только пришел в сознание после схватки с абверовцами.