— Ну что ж, — тяжело ворочая неправдоподобно толстым, землистого цвета языком, сказала она, — отныне меня по крайней мере будут звать по имени. Кто сможет удержать улыбку, говоря о крошке Крошки?
* * *
Солнце уже поднялось, когда я попал домой — домом тогда была квартира на Бейзуотер, которую мы держали почти всю войну, хотя никто из нас не проводил там много времени, — но изрытый свежими зигзагообразными траншеями парк все еще был седым от росы и под ветвями уже опадающих деревьев висели клочья тумана. Я лег на тахту, пытаясь уснуть, но ночной хмель еще не прошел, и в голове бешено проносились мысли. Встал, выпил кофе, сдобренного бренди, и сидел на кухне, глядя, как на площадке пожарного выхода охорашиваются и дерутся голуби. Царившая на улицах утренняя тишина создавала странное настроение легкости, будто мир дремотно парил в ожидании дневного шума, который вернет всему окружающему привычную весомость. Кончив трапезу, я не мог придумать, чем заняться дальше. Бродил по квартире как потревоженный дух. Отсутствие Вивьен было заметнее, нежели ее присутствие. Подавленное настроение усугубляли темные пятна на месте снятых картин — то ли они есть, то ли их нет, — из опасения воздушных налетов я попросил в институте разрешения хранить в подвале мои картины, в том числе и «Смерть Сенеки». Было утро, я стал отцом, но это представлялось скорее финалом, нежели началом моего нового бытия. Послушал семичасовые известия. Крутом плохо. Снова прилег на минутку на тахту — передохнуть и успокоить пульсирующую головную боль, — и три часа спустя обнаруживаю, что с трудом вырываюсь из объятий сна. Щипало глаза, затекла шея, страшно пересохло во рту. Этот краткий сон запомнился мне как нечто загадочно знаменательное, как временный уход из этого мира, от самого себя, наподобие сна, какой дается герою волшебной сказки накануне опасных приключений. Стараясь не глядеть на себя в зеркало, побрился и отправился на Уайтхолл для разговора с Билли Митчеттом.
Им оказался молодой мужчина лет тридцати пяти, один из тех вечных воспитанников привилегированных частных школ, выплывших на поверхность в первые годы войны. Низенький коренастый крепыш с трогательно открытым розовым личиком и копной жестких светлых волос, низко спадавших на лоб и дыбившихся сложным завитком на макушке, что придавало им вид плохо вязанного снопа. На нем был твидовый костюм с итонским галстуком, узел которого, похоже, был завязан мамой в первый школьный день и с тех пор не развязывался. Он щеголял курительной трубкой, которая ему не шла и с которой он явно не умел обращаться, без конца ковырялся в ней, уминал табак и безрезультатно чиркал шипящими и плюющими серой спичками. Его тесный кабинет выходил окном на потрясающе величественную перспективу арок, крыш и роскошного синего неба. Он — трудно поверить — был заместителем начальника военной разведки.