Когда вышли на улицу, Ник повел меня в «Райнер» на Джермин-стрит отпраздновать событие чашкой чая — отныне, по его выражению, нектара воина.
Посередине столика, совпадая с ритмом пульсирующей боли в висках, мельтешил плотный солнечный луч. Несмотря на дремотное тепло последних дней лета, проезжавшие по улице машины, как мне казалось, создавали атмосферу тревожного предчувствия.
— Черт побери, Ник, — вырвалось у меня, — неужели там все такие?
— Ты имеешь в виду Билли? О, Билли малый что надо.
— Да он же, черт возьми, мальчишка.
Ник, улыбнувшись, согласно кивнул и принялся вертеть кончик сигареты о край пепельницы, придавая ему форму конуса.
— Верно, он трудный человек. Но полезный. — Прикусив губу, Ник взглянул на меня и отвел глаза. — На войне повзрослеет. — Официантка подала чай. Он машинально одарил ее ослепительной улыбкой; ох уж этот Ник — всегда пробовал свои силы. — Итак, — подытожил он, когда девушка ушла, — как собираетесь назвать свое чадо?
* * *
Когда я днем навестил Вивьен в больнице, она выглядела преображенной. Сидела в постели в жемчужно-белой атласной ночной кофточке и полировала ногти. Волосы уложены («Приезжала укладывать сама Сейча»), губы подкрашены, на щеках пятнышки румян.
— Ты словно арлекин, — заметил я.
Она скорчила рожицу.
— Все-таки лучше, чем шлюха. Или ты именно это и хотел сказать?
Всюду цветы, на подоконнике, прикроватной тумбочке, даже на полу, некоторые букеты не развернуты; палата пропахла их терпким ароматом. Я подошел к окну и, заложив руки в карманы, стал разглядывать закоптелую кирпичную стену, опутанную замысловатой паутиной дренажных труб. Лежащие на кирпиче диагонали солнечного света и теней напоминали о том, что где-то еще стоит жаркий летний полдень.
— Как… как малыш? — спросил я.
— Кто? Господи, я сразу не поняла, о чем ты. Он здесь, если тебе надо, посмотри. — Она отодвинула лист папоротника, открыв детскую кроватку с голубым одеяльцем, в складках которого смутно виднелось красное пятнышко. Я остался стоять у окна. Вивьен, подмигнув мне, улыбнулась. — Неотразимый, да? А ты, когда увидел его в первый раз, разревелся. Или просто из-за того, что перебрал шампанского?
Я сел на краешек кроватки и, отвернув одеяльце, стал разглядывать жаркие щечки и похожий на розовый бутон миниатюрный ротик. Малыш спал, часто дыша, как крошечный паровозик. Я… застеснялся и оробел, другими словами не скажешь. Вивьен вздохнула.
— Не ошиблись ли мы, — сказала она, — выпустив в этот ужасный мир еще одного бедного крошку?
Я рассказал ей о разговоре с Митчеттом и о своем отъезде. Она почти не слушала, по-прежнему задумчиво глядя на младенца.