— Конечно, страна потеряла направление, — раздраженно произнес он; в таких случаях его заикание становилось едва заметным. — Да и как может быть иначе после всего, что нам пришлось вынести за эти пять лет? Знаете, я часто думаю, что самое глубокое воздействие оказала не сама война, а ее результаты. Например, женщины на производстве. О-о, я их видел — в брюках, курят, держатся развязно. Я с самого начала говорил, что это к хорошему не приведет… и теперь глядите, куда мы пришли!
Он молча задумался. Я, затаив дыхание, ждал. На нем был безупречно пошитый костюм-тройка из гладкого твида, полковой галстук; такая непринужденность, такое небрежное изящество, даже в дурном настроении — лицам королевской крови не откажешь в способности сохранять самообладание даже в самых неприятных обстоятельствах. Ему было пятьдесят, но выглядел он старше. Наверное, уже тогда сердце начинало отказывать.
— Мистер Эттли, — осторожно заметил я, — кажется, достаточно благоразумен.
Его Величество пожал плечами.
— A-а, с Эттли все в порядке; с ним я смогу сработаться. Но вот его окружение!.. — Он раздраженно встряхнулся, вздохнул, повернулся, подошел к камину и, облокотившись о полку, отсутствующим взглядом посмотрел в дальний угол потолка. — Ладно, придется работать со всеми из них, не так ли? Не давать же им повода упразднить монархию. — Он опустил глаза и весело взглянул на меня. — Или давать? Что скажет лояльный виг?
— Вряд ли представляю, сэр, — ответил я, — чтобы Клем Эттли или, должен сказать, кто-либо из его партии попытался или хотя бы пожелал упразднить трон.
— Как знать? В будущем все возможно, а они — будущее.
— На какое-то время, возможно, — согласился я. — Но жизнь правительства коротка, а трон продолжает стоять. — По правде говоря, я внутренне содрогнулся при мысли о возможности пребывания у власти умеренных левых на протяжении более или менее значительного периода времени. Внутри с похмелья горело словно пламя в печи. — Люди смотрят на жизнь практично; их не одурачить обещаниями варенья для всех, особенно когда они еще не дождались хлеба.
Его Величество через силу усмехнулся.
— Хорошо сказано. Весьма забавно.
Взгляд его снова устремился к потолку; похоже, ему становилось скучно. Я принял более деловую позу.
— Сэр, инспектор, коммандер Митчетт, говорил что-то о Германии?..
— Да-да, совершенно верно. — Он подхватил второй позолоченный стульчик, сел напротив, опершись локтями о колени и сложив руки, и серьезно поглядел на меня. — Виктор, хочу просить вас об одолжении. Надо съездить в Баварию, в Регенсбург — слыхали о таком месте? — и привезти кое-какие бумаги, которые хранятся для нас у нашего кузена. Вилли, наш кузен, как бы возложил на себя обязанности хранителя семейного архива. Все мы взяли за привычку — скажу вам, плохую привычку — отдавать… документы и прочее ему на хранение, а потом, разумеется, началась война и не было способа вернуть их обратно, даже если бы Вилли готов был их отдать: старина Вилли, тяжелый человек, когда дело доходит до его драгоценного архива. — Он остановился, казалось, затрудняясь продолжать, и долго сидел неподвижно, опустив голову и хмуро разглядывая руки. Никогда раньше он не обращался ко мне по имени (и между прочим, никогда потом). Я, конечно, был доволен и польщен, кажется, даже слегка покраснел от смущения, надеюсь, не неподобающе, но был поражен и немало расстроен. Кажется, я повторяюсь, но, как и все добрые марксисты, в душе я убежденный роялист, и мне не нравилось, что король… ну, так унижается. Бумаги эти, подумал я, должны быть весьма деликатного свойства. Его Величество все еще хмурился, разглядывая свои переплетенные пальцы. — Вспоминаю, когда вы были в Виндзоре, — произнес он, — то занимались нашими рисунками… между прочим, удалось закончить тот каталог?