Девушка продолжала стонать. Каждое медленное нежное прикосновение его языка было и раем, и адом. Он продолжал посасывать ее, пить ее соки, мучая наслаждением. Она пытаясь освободиться от, казалось, неизбежных мерных движений его губ и языка, от безжалостных истязаний его рта.
Глубоко в ней начал рождаться крик. Будур дрожала все сильнее и сильнее, двигая бедрами в такт страстным движениям его языка.
– Я больше не могу! – резко выдохнула-выкрикнула она.
– Не сдерживайся. Ты так прекрасна, позволь же себе миг наслаждения.
От безумного удовольствия из ее груди вырвался громкий стон, но возбуждение все нарастало и нарастало, а Икрам продолжал свою нежную пытку до тех пор, пока она обессилено не откинулась на спинку диванчика. Кружилась голова, и девушка едва осознавала, что Икрам, приподнявшись, лег на нее и начал нежно ласкать грудь, продлевая волну наслаждения до тех пор, пока она наконец не схлынула, оставив девушку обессиленной.
Когда он поднял голову и взглянул на нее, лицо его было напряженным, как у человека, который уже не может сдерживаться. Глядя ей в глаза, он одним бесконечно прекрасным движением вошел в нее. Наклонив голову, он поцеловал ее, и их языки сплелись, казалось, для того, чтобы больше никогда не разъединяться.
Всего несколько мгновений назад Будур могла бы поклясться – ей больше нечего желать, но мудрец показал, что это не так. Он знал, как совладать с ее телом и как позволить получить еще большее наслаждение.
Его тело было напряжено, а он что-то шептал ей на ухо, он возбуждал ее еще больше своими тихими словами, которые вели ее к воротам рая.
Застонав, царевна почувствовала, что падает в звездное небо и тонет в нем. Она ощутила, как напряглось его тело, и услышала стон, который он не смог сдержать, как ни стискивал зубы.
Настало утро. Нежный прохладный ветерок радовал каждого, кто в этот ранний час вышел из дома. Весело перекликались метельщики и поливальщики улиц, радуясь, что солнце сегодня сменило гнев на милость и не палит беспощадно. Пели птицы, шумел, просыпаясь, базар.
Но не радовался новому дню Аладдин, сын мастера Салаха.
Наоборот, он был чернее тучи. Он вспоминал вчерашний вечер и от этих воспоминаний хмурился еще больше, если вообще такое возможно.
Как изменился его учитель, как только Аладдин взял в руки лампу! Хотя… Ведь он не учитель, нет. Он лишь обещал быть учителем. Но почему, в таком случае, этот черный человек пытался взять в ученики именного его, Аладдина? И почему так легко согласился выйти после захода солнца за городскую стену? Зачем ему понадобились каменоломни, заброшенные сотни лет назад? И почему он так обрадовался, увидев тот странный, с синими бликами, камень?