Он закурил и обнаружил, что в другой руке у него дымится еще одна сигарета. Он выкурил обе, сгорбясь над блестящим черным столом. Руки с сигаретами казались зеркальным отражением друг друга. Почему он сидит в баре во втором часу дня и пьянеет от третьего бокала мартини? Разве можно теперь работать? Впрочем, работы все равно нет. Вот во что превратился Гай Хэйнс, который любит Анну, который построил клуб «Пальмира»… У него не хватало духу даже швырнуть в угол бокал с мартини. Он словно увяз в зыбучем песке.
А если предположить, что увяз окончательно? Что он согласился выполнить требование Бруно? Задача совсем проста. В доме не будет никого, кроме хозяина и дворецкого, и Гай уже знал этот дом лучше, чем тот, в котором вырос. Можно оставить улики, компрометирующие Бруно, например, бросить «люгер» прямо в комнате. Это была единственная четкая мысль в плывущем сознании. Гай непроизвольно сжал кулаки и сам устыдился бессилия этого жеста. Нет, нельзя допускать такую возможность. Бруно только этого и ждет.
Гай смочил носовой платок водой из бокала и промокнул лицо. Утренний порез от бритвы защипало. Он посмотрел в зеркало на стене. Тонкая красная линия на левой стороне подбородка начала кровоточить. Захотелось врезать кулаком по этому подбородку в зеркале… Он резко вскочил и пошел расплачиваться.
Но запретная мысль уже пришла ему в голову, и прогнать ее было не так просто. Бессонными ночами Гай представлял, как выполняет план Бруно, и это успокаивало ему нервы, точно снотворное. В его восприятии убийство стало не преступлением, а операцией по удалению Бруно из своей жизни, движением скальпеля, отсекающего злокачественную опухоль. В ночи отец Бруно из живого человека превращался в предмет, а Гай — в силу. Совершить убийство, оставить «люгер» рядом с трупом, проследить, как Бруно осудят и отправят на казнь, — для Гая это станет очищением души.
Бруно прислал ему бумажник из крокодиловой кожи с золотыми уголками и монограммой «ГДХ» внутри. В приложенной записке говорилось: «По-моему, эта вещица в твоем стиле. Пожалуйста, не надо все усложнять. Ты мне очень дорог. Всегда твой, Бруно». Гай занес руку, чтобы швырнуть бумажник в урну, но вместо этого сунул его в карман. Он не мог выбросить красивую вещь и решил, что найдет ей какое-нибудь применение.
Тем же утром Гай отклонил приглашение выступить на радио. Он был не в состоянии работать. Зачем вообще приходить в офис? Он бы с большим удовольствием пил целыми днями и ночами — особенно ночами. Погрузившись в раздумья, Гай вертел перед собой сложенный циркуль. Тим О’Флаэрти из Чикаго однажды сказал, что у него руки как у капуцина. Они с Тимом сидели в его полуподвальной квартирке, ели спагетти и вели беседы о Ле Корбюзье и роли красноречия в карьере архитектора. Получалось, что красноречие естественным образом присуще людям, выбирающим эту профессию, и немудрено, ведь очень многое в ней зависит от способности убедить заказчика принять идею. Тогда Гаю все было по плечу. Пусть Мириам высасывала из него соки, но впереди ждала чистая борьба, вселяющая силы, и, несмотря на трудности, он знал, что поступает правильно.