Венша издали напоминала мотылька вроде тех, что прятались в ее травяных космах. А сияющая песчаная даль будила странные ощущения. Тревожные. И это не было связано ни с Тейзургом – тот усвоил, за какую черту переходить нельзя, и как будто принял установленные наемником правила игры, – ни с предчувствиями. Скорее его беспокоило что-то из прошлого.
– Марнейю вспомнил?
– Возможно. Только это скорее размытое какое-то впечатление, по-настоящему я ее не помню…
– Зато я помню!
Удар в лицо с разворота швырнул его на песок. Вроде бы что-то хрустнуло – зубы, челюсть? Во рту привкус крови.
– Я миллион лет об этом мечтал, – процедил Тейзург, глядя сверху вниз, его глаза сверкнули расплавленным золотом, а злая ухмылка напоминала оскал. – Ты меня всегда бесил, сколько я себя помню. Не знаю, как было во времена первого нашего знакомства, но когда ты эффектно ушел после Марнейи, и потом, когда мы снова встретились в чужих мирах, ты бесил меня до умопомрачения. Сколько раз мне хотелось тебя придушить за эту твою милую привычку из чего угодно делать трагедию! Я уж молчу о том, что твоя драматическая кончина после падения Марнейи отлилась всему миру Сонхи, ты ведь был не кем-нибудь, а Стражем Сонхийским… Будем считать, что я об этом деликатно промолчал. Но ты подумал о тех, кому ты был небезразличен? Позволь напомнить, в тот раз с самого начала было ясно, что мы проиграем, и мы договорились, что нанесем противнику столько урона, сколько сможем, а потом уйдем, воспользовавшись «клинками жизни». Я так и сделал, а ты промедлил, тебя взяли живым, и я был вынужден смотреть, как тебя, мерзавца, пытают. Ты думаешь, я был безумно счастлив на это смотреть?!
Он схватил Хантре за одежду на груди, вздернул на ноги и снова ударил. Небо качнулось. Из носа потекла кровь.
– И сейчас ты продолжаешь в том же духе. Вся Лярана празднует победу, а ты убиваешься по тем, кого не успел спасти, хотя погибли они еще до того, как мы с тобой вступили в игру. Прими к сведению, Хантре, меня это бесит!
После нескольких секунд молчания он спросил уже другим тоном, деловитым и сочувственным:
– У тебя челюсть цела?
– А тебе не все равно? – огрызнулся Хантре, запрокинув голову, чтобы унять кровотечение.
– А ты сам не знаешь правильного ответа на этот вопрос? – прошипел Золотоглазый, после чего рывком поставил его на ноги и опять врезал.
Когда перед глазами перестали мельтешить темные и слепяще-солнечные вперемешку пятна, Хантре невнятно вымолвил:
– Вот теперь точно сломана.
С нагретой солнцем белой крыши почти достроенного храма Кадаха Радетеля за ними наблюдали, укрывшись за фигурной балюстрадой, двое обтрепанных бедняков-чернорабочих.