За очередным поворотом переулок открывался на обширное пустое пространство летного поля, исполосованное лучами ослепительного света. Крылья здания воздушного вокзала полукольцом охватывали площадь; в окнах диспетчерской башни тепло светились огни. Вот и причальная мачта — так близко, и так далеко еще бежать до нее!
Впрочем… Бежать, похоже, уже не придется. Поздно бежать.
У мачты застыл дирижабль; позиционные огни погашены против всяких правил. Кабина лифта внутри решетчатой фермы замерла у самой земли. У подножия мачты — оцепление из солдат в серых шинелях, винтовки наперевес. Команда дирижабля и пассажиры выстроены у стены вокзала, лицом к ней. Руки заложены за головы, ноги расставлены широко, спины напряжены в ожидании не то окрика, не то пули, не то штыкового укола.
Худо. Но есть запасной вариант…
Гордин замер у последнего поворота, прижимаясь к стене и кося отчаянно выкаченным глазом на летное поле. Проклятый переполох! И ведь хотел уйти вчера, по тихому, пока еще не заварилась вся эта каша — но потратил день на приведение в порядок дел, чертов педант, и тем самым привлек внимание надзирателя из Народной канцелярии.
Сегодня за ним следили весь день, а к вечеру подали к институтскому крыльцу воронок. Пришлось уходить крышами, налегке, успев сделать один-единственный звонок на номер телефона-автомата в далеком столичном городе и сказать одно лишь слово в гудящую статикой пустоту…
Они не успели.
Республика реагировала быстро, несмотря на свою молодость. Впрочем, быстрее всего каждое новое государство учится именно этому — безошибочно выявлять внутренних врагов и расправляться с ними.
Упавший с неба луч залил мир ослепительной белизной, и Гордин зажмурился в ожидании возвращения ночи. Однако изнанка век светилась багровой краснотой — луч не уходил. Он приоткрыл глаза — едва-едва, чтобы не ослепнуть, и увидел.
С ослепительно сияющего неба свесились три каната, концы легли наземь, свернувшись змеями. По канатам скользнули тени. Оказавшись на земле, пришедшая с небес троица заслоном встала шагах в десяти от Гордина, отрезая его от летного поля. Невидимый в ослепительном сиянии прожекторов, в небе над переулком тяжко ухал воздушными винтами зависший на одном месте цеппелин.
— Гордин, стойте! — голос был властен. Ему хотелось подчиниться, подчиниться безоговорочно — и только теперь Гордин понял, насколько же он устал.
— Не подходите! — крикнул он в ответ, чувствуя, как неубедительно звучит его собственный голос. Широкоплечие фигуры двинулись ему навстречу, демонстрируя свое отношение к его словам. Из глубины переулка раздался топот солдатских сапог. Сапог было много.