…Так мы и стояли друг против друга – два старых кореша, два мастера деликатных дел, два давних соперника. Любимая женщина лежала в глубоком обмороке, а товарищ Ландер и не думал просыпаться – Коленька не пожалел ему лошадиной дозы, всегда был щедр, легко давал деньги взаймы, наверное, и Енисея отправил в вечное путешествие с помощью такой же волшебной иглы.
– Ты прекрасно выглядишь! – сказал Челюсть (комплимент пришелся к месту, и я пригладил расползшийся пробор). – Теперь нужно доставить его до судна, оно совсем рядом, а я на машине. Он вполне сойдет за пьяного матроса, загулявшего в портовом кабачке, я принес с собою голландскую форму, надо его переодеть…
Я кивнул головой, еще не зная, что делать. Челюсть свалился на меня как снег на голову, исходил из него лучезарный свет бодрости, широкая улыбка бродила по лицу, выдающийся подбородок сливался со щеками, только уши лопухами врывались в эту гармонию, как кашель чахоточника в фугу Баха.
– Но сначала небольшой приятный сюрприз, – продолжал он резво, – читай, я специально расшифровал и отпечатал для тебя. – И протянул мне машинописный текст.
“Лондон, Тому. Мекленбургский народ… все прогрессивное человечество празднует… ура!., поздравляем… желаем успехов в работе и счастья в личной… ура! В связи с праздником – ура! – и определенными успехами в решении поставленных задач[97] руководством принято решение повысить вас в должности и досрочно присвоить вам звание… эт цэтэра, эт цэтэра”. Подпись любимой Головы.
Я щелкнул каблуками и сказал просто, как солдат: “Служу великому Мекленбургу”, хотя настроение было далеко не праздничное, как афористично говаривали незабвенные Усы, даже совсем наоборот.
– Это только начало! – Словно халвой набивал мне рот. – Дома тебя ждут еще награды. Операция прошла великолепно. Чисто сделано! Теперь доставим его на судно – и точка. Прекрасно сработано, старик!
Он зажег сигарету и по дурной привычке сунул спичку обратно в коробок – вдруг повалил оттуда дым, коробка зашипела, полыхнула и поскакала по полу, как горящая мышка-крыса. Тут только я увидел, что мой друг напряжен, как струна, и пыжится в своих счастливых улыбках, а на самом деле бледен и чем-то смущен – впрочем, чему удивляться, ведь не каждый день приходится убивать своих друзей! Он не торопился одевать Юджина, и я видел, как за улыбками работают груды его серого вещества, прикидывая, оглушить ли меня лампой, придушить подушкой, проколоть иглой или прострелить, как шута горохового, из бесшумного пистолета.
Почему он не прикончил меня сразу? Вообще не собирался убивать, надеясь на сотрудничество? Любил старого друга? Тайна и еще раз тайна, “There are more things in heaven and earth, Horatio, than any dreamt of in your philosophy”. – “Есть вещи на этом свете, Горацио, что недоступны нашим мудрецам”.