Германец продолжает смеяться. Потом говорит. В темноте мелькают остатки его зубов.
— Что он сказал?
— Он говорит, что знает.
— Знает что? — Я смотрю в лицо германца.
— Что он уже мертвый. Вроде так. Некоторые слова мне не совсем понятны… Но, похоже, он успел побывать в подземном мире…
— Где именно?
Тит Волтумий, старший центурион, морщится, словно у него внезапно заболели все зубы.
— По-нашему, это где-то за Ахероном… они называют это Вальхал… или Вальгале… Там ждут воинов. Короче, сложно перевести. Он попал в длинную пещеру, полную рисунков, и видел их бога — Тиваза. Одноглазый бог, самый главный у германцев. Бог сказал ему важное. Он сказал, что…
Центурион замолкает. Ветер треплет ворот его туники. Проклятье, а ведь холодает. Порыв ветра доносит до меня запах дождя. Похоже, там, за лесом, он уже вовсю идет.
Я говорю:
— Ну!
— Что всех нас скоро убьют. В Германии не останется ни одного живого римлянина.
Я смотрю на изуродованное судорогой лицо германца.
— Это правда?
Мертвый германец смеется — словно прекрасно меня понял. Снова начинает говорить. Я слушаю.
— Всех убьют. Мы оскорбили богов, — переводит Тит Волтумий. — Тиваз сказал, что на нас падет гнев богов. Один человек приходил и говорил, что так будет. Это посланец, боги выбрали его. Это особый человек… хм, человек с чужим лицом? Как-то так.
Германец рычит и булькает. Глаза — мертвые — сверкают гневом.
С «чужим лицом»? Это в маске, что ли?
— Римлянам вспорют животы и вытащат кишки, чтобы сжечь на алтаре Тиваза. — Центурион говорит бесстрастно, словно его это не касается. — А римским судьям вырвут их змеиные языки.
Я молча гляжу в глаза варвара. Желтый оскал мертвеца вспыхивает в синеватом свете молний. Я опускаю взгляд и вижу, что из раны германца снова течет кровь. Черная, блестящая. При очередной вспышке молний она кажется желтой.
— Кто его убил? — говорю я. — Я хочу знать. Это он может сказать?
Старший центурион смотрит на меня. Брови заломлены, скорбные складки пролегают от крыльев носа до губ. Он выглядит почти старым. Ему сорок с лишним лет… Тит моргает.
— Хорошо.
Он снова говорит германцу что-то на рычащем, хрипящем, плюющемся языке. Обычно звучный голос Тита звучит глухо, как из-под земли.
Я жду.
«А римским судьям вырвут их змеиные языки…»
Берегись, Ликий Пизон. Смешно.
* * *
Поднимается ветер. От треска гнущихся деревьев, бешеного шелеста листьев вокруг такой шум, что я почти не слышу слов. Вспышка молнии раскалывается небо на сотни кусков. Это как засохшая, старая, облупившаяся фреска. Рисунок кровеносных сосудов на плоти черного неба…