Синий — цвет смерти.
— Легат!
— Да, Тит.
Раскаты грома столь оглушительные, что ему приходится кричать.
— Он сказал, что это не так важно! Но это был какой-то германец… херуск или хавк! Он точно не знает. Но самое главное…
— Что?! — Меня качает ветром. Напор воздушной среды (эфира!) настолько сильный, что мне приходится наклонить голову и встать против ветра. Гроза, когда доберется сюда, будет совершенно чудовищной.
— Он говорит… я не знаю, как это…
Вспышка молнии. Раскат грома заглушает слова Тита.
— Что?! — кричу я.
— Неполный человек. Я не знаю, как это перевести…
— Ну!
Германец с усилием поднимает руки и что-то показывает. Из его пробитых запястий сочится темная кровь, капает на землю. Германец делает жест, словно отрубает себе кисть, и смеется.
Центурион говорит:
— Он хочет сказать…
— Не надо, я понял. У него не было одной руки, верно?
Тит поднимает взгляд на меня, потом кивает.
— Да, легат.
Однорукий германец. Которого я видел на рынке. Он сбежал, прихватив с собой меч легионера. Мятежник, а теперь еще и убийца. Может быть, он один из тех, кто заманил Луция в ловушку.
Зачем добивать распятого германца, как не затем, чтобы скрыть следы?
— Вы его знаете? — спрашивает центурион. — Человека без руки?
Я киваю. Потом спохватываюсь. Отчего я так уверен? Это мог быть любой другой однорукий. Точно. Хотя бы тот тип, которому Арминий отрубил кисть на рынке. Ну, это вряд ли.
— Зачем ему было убивать вашего раба?
— Думаю, ему нужна была вещь, доставшаяся мне от брата. Поэтому он проник в мою комнату. А тут входит старик… Это если двумя словами. Все просто.
Молчание. Вой ветра.
— Сложное сделать простым, — говорит Тит наконец.
— Верно, старший центурион.
* * *
Германец откидывается, дышит все чаще. Дыхание прерывистое и сиплое.
— Что с ним?
— Он истекает кровью, — говорит старший центурион.
Я вижу, что это правда.
Пурпурная, почти черная кровь течет из ран в его запястьях, из колотой дыры под ребрами. Я опускаю взгляд. Германец практически сидит в луже собственной крови. Он хрипит.
— Будьте вы прокляты, римляне, — переводит Тит бесстрастно. — Передайте моей Хельге… Это, видимо, его невеста… Что я… Что? — Он поворачивается к гему. — Что передать-то?!
Нет ответа. Германец валится набок и замирает. Голова медленно опускается на грудь. Глаза широко раскрыты, огонек жизни в них медленно гаснет. Кончено. Сначала я не понимаю, что случилось. Потом…
Не сметь умирать! Я еще не спросил про своего брата.
Мертвые все должны знать.
Германец ожил, Воробей вернул его душу с того света — в то же израненное тело, увы. Залечить раны — не в силах фигурки. Хотя…