Мирца открывает рот, чтобы крикнуть…
Он аккуратно прикладывает палец к ее губам. Крик застывает у нее в горле. Мирца боится дышать. Палец твердый, пахнет кожей и старым деревом. И слегка — безумием.
— Ш-ш-ш, — говорит гем, глядя ей в глаза.
Мгновение все длится. «Что он со мной сделает?» Мирца умирает тысячу раз, а мгновение все идет.
Уголок его рта дергается. Мирца не верит своим глазам. Варвар начинает смеяться. Убирает руку. Подмигивает ей — варвара все это явно забавляет. Он поднимается на ноги и взбегает наверх. Вот уже скрипнуло дерево. Шелест занавеси. И вот его нет…
Мирца остается сидеть одна. Без сил.
«О боги, — думает она. — Что это было? Почему… Почему он меня не убил?»
* * *
— Что это было? — спрашивает человек в серебряной маске, когда варвар возвращается.
— Ничего, — говорит Тиуториг. Задергивает занавесь, поворачивается к собеседнику. Лицо варвара на мгновение застывает. Щелк. Оживает. — Слушай, я с этой твоей рожи вечно вздрагиваю. Еще немного, и она начнет являться мне в кошмарах… Так что я должен сделать?
— Многое. Скоро здесь многое изменится, — говорит серебряная маска. — Время римлян почти ушло… Зато приходит наше.
В коридоре звенит чаша, катится по полу, и опять пьяный голос что-то кричит, хриплый от ярости. Тиуториг улыбается.
Местный амфитеатр пока еще не каменный, все сделано из местного дерева. Небольшого размера, как раз для гладиаторских боев. Зрителей набралось столько, что от криков звенит воздух. Полотна, закрывающие зрителей от солнца, хлопают на ветру.
Я прохожу на свое место у самой арены, там белое пятно — высшие чиновники провинции Германия — и яркие красные, синие и зеленые пятна — местные вожди в праздничных плащах.
Квинтилий Вар поднимается мне навстречу, пожимаем друг другу запястья, ритуально обнимаемся. Мягкие руки. От него пахнет восточными благовониями — сладковатый запах, похожий на запах разлагающихся на крестах трупов. Я слышал эту историю. «Иудейский изюм» — так назвали тех бунтовщиков, которых Вар распял по дороге в Ершалаим: их тела высохли на яростном восточном солнце, стали мягкими.
Тогда Вар подавил бунт быстро и решительно. Так же быстро и решительно он мстил за смерть моего брата.
Меня знакомят с крепким сорокалетним римлянином, у него мужественное лицо воина — это Нумоний Вала, я слышал про него много хорошего. Это настоящий воин, опытный солдат, прошедший десятки сражений, сейчас — легат Восемнадцатого легиона. Он сдержанно кивает мне. Видимо, он слышал обо мне гораздо меньше хорошего, чем я о нем.
Легат Девятнадцатого легиона — Гортензий Мамурра, сын старого соратника Гая Юлия Цезаря. Это кислолицый юноша сенаторского возраста, он завивает и умащает маслом редкие волосы, а телосложением напоминает пожухлый гороховый стручок.