– А чего тебе смотреть-то, идиотка? Не за тем тебя сюда привезли, чтоб ты зенками своими глупыми по сторонам зыркала.
Я не видела перед собой ничего, мрак был такой непроглядный, что впереди могло оказаться все что угодно. Например, крутая лестница в подвал. Не хватало еще шею свернуть!
– Какие мы нежные, – фыркнул Гаврюша. – Ладно, так уж и быть.
Вспыхнула лампочка, висевшая на длинном шнуре посреди потолка. Гаврюша втолкнул меня внутрь и сразу же захлопнул дверь. Я услышала, как за спиной заскрежетал железный засов.
Комната была практически пустой, если не считать ободранного венского стула, старого платяного шкафа с висящей на одной петле дверцей и кровати с панцирной сеткой, на которую был брошен грязный полосатый матрас. Зато на окнах не было решеток. Двойные деревянные рамы были совсем старыми, с огромными щелями, снаружи их заслоняли ставни, когда-то очень давно покрашенные голубой краской.
Я не сомневалась, что выбраться наружу через такое окно не составит большого труда, однако сделать это со связанными руками ох как непросто. Так что главная моя задача – освободиться от пут.
Усевшись на стул, который громко заскрипел и зашатался подо мной, я принялась думать. Как бы в таких обстоятельствах поступил Харри Холе? Впрочем, он не счел бы мое сегодняшнее положение обстоятельствами, настолько несерьезной была бы для него эта ситуация. Норвежский сыщик выбирался из таких нор, подвалов и лабиринтов, которые мне даже и во сне не снились. Выскользнуть из моей темницы для него – то же самое, что сигарету раскурить в ветреную погоду.
Я обвела взглядом комнату. Ничего подходящего, чтобы разрезать веревку. Можно, конечно, разбить окно и воспользоваться осколком стекла, но звон наверняка услышат похитители. И тогда они уж точно засунут меня в какой-нибудь сырой подвал или полный крыс погреб, а оттуда так просто не выберешься. Догадываюсь, что мерзавцы оставили меня тут только потому, что не знают, с кем имеют дело.
Внезапно за дверью снова заскрежетал засов, и на пороге возник Гаврюша. Выражение его кирпично-красного лица не сулило ничего хорошего. В руке он сжимал открытую пивную бутылку. Минуту-другую он молча меня рассматривал, потом громко икнул и угрожающе изрек:
– Сидишь, красотка? Думаешь? Думай быстрее, вспоминай, куда ее спрятала. Отдашь, и мы тебя отпустим. Будь паинькой. Поедешь домой к мамочке.
Последнюю фразу он произнес таким тоном, что мне стало ясно: мое освобождение, даже если я «буду паинькой», под большим вопросом. Скорее всего, в планы похитителей оно не входит. Даже если я принесу им картину на блюдечке с голубой каемочкой, они меня не отпустят. Убьют и закопают в огороде. И никто никогда не найдет Таню Иванову в этом богом забытом месте.