Топаз-портретист (Виардо) - страница 10
Тем временем имя будущего законодателя прогремело далеко от дома, и слух о творимых им чудесах прошел едва ли не по всему свету. Некий Слон, правитель обширной земли, располагающейся между огромными реками Южной Америки, но не обозначенной ни на одной карте, поскольку человеческая нога туда еще не ступала, услышал рассказы о художнике из Парижа. Он захотел испытать его талант и отправил к Топазу депутацию с предложениями столь лестными, что над ними нельзя было раздумывать ни секунды; так некогда Франциск I призвал к своему двору Леонардо да Винчи. У абсолютных монархов случаются такие приступы щедрости. Топазу предложили, помимо значительной суммы в местных денежных знаках, титул кацика[24] и орден Слоновьего Бивня. Топаз двинулся в путь в сопровождении почетного эскорта, верхом на прекрасном Жеребце; следом на Муле ехал верный черный Капуцин с драгоценной машиной. Без происшествий добрались они до владений султана Пуссаха (так звали монарха), и придворный церемониймейстер незамедлительно представил Топаза Его Величеству. Топаз пал ниц перед государем, а тот милостиво поднял его кончиком хобота и позволил поцеловать одну из огромных ног — ту самую, которая… Но не будем забегать вперед.
>>© Jean Ignace Isidore Gérard
Любопытство, снедавшее Его громадное Величество, было так велико, что Топазу пришлось не евши, не пивши тотчас раскрыть сундук и взяться за работу. Он подготовил инструменты, разогрел ингредиенты и выбрал самую красивую пластину для того, чтобы запечатлеть на ней царственный облик. Требовалось втиснуть в эту узкую рамку всю модель целиком, поскольку султан Пуссах желал обозреть свою величественную тушу с ног до головы. Топазу этот каприз пришелся по вкусу. Он помнил историю с влюбленным Медведем — ту, что положила начало его славе и успехам. «Ну что ж! — подумал он. — Раз султану требуется миниатюра, он останется доволен мною, потому что будет доволен собою». Итак, он поместил Слона как можно дальше от отверстия своей камеры-обскуры, чтобы как можно сильнее его уменьшить, а затем приступил к делу с беспримерной тщательностью и величайшим вниманием. Все ожидали результата молча и с тревогой, как если бы речь шла об отливке статуи. Солнце палило. Спустя две минуты мастер ловко вытащил посеребренную пластинку и торжествующе, хотя и коленопреклоненно, подал ее монарху.
Не успел тот бросить взгляд на свое изображение, как разразился громким хохотом, и придворные тотчас принялись ему вторить, хотя и не ведали, над чем смеются. Сцена была достойна Олимпа. «Что это? — вскричал Слон, когда наконец обрел дар речи. — Это портрет Крысы, а вы хотите, чтобы я узнал в нем себя. Вы шутите, любезный друг». Придворные все еще смеялись. «Неужели вы думаете, — продолжал он, помолчав, тоном все более и более грозным, — неужели вы думаете, что я, которому в этих краях нет равного по величине, весу и силе, я, бог и царь этих мест, покажусь моим подданным в виде хилой и ничтожной букашки, в виде жалкого недоноска, чтобы они потеряли ко мне всякое уважение! Нет, государственный интерес не позволяет мне совершить такую глупость». И с этими словами он презрительно швырнул пластину удрученному художнику, который склонил голову до земли — не столько из почтительности, сколько ради того, чтобы избежать удара, грозившего стать роковым.