— А эти что там делают? — кивнул в сторону лаборантов инспектор Син.
Он уже успел немного прийти в себя, но пережитые события все еще никак не укладывались в его голове. С одной стороны, ему недвусмысленно сказали, что убитые ниндзя не были людьми, теперь же он силился разобраться, насколько они ими не были, в каком смысле — в юридическом (это его бы устроило больше всего), в биологическом, или и в том, и в другом сразу.
Профессор прищурился — словно поморщился от боли.
— Они сейчас впрыскивают микроскопическое количество ДНК, генетической информации, — пояснил профессор, с трудом подбирая слова, которые, по его мнению, должны были быть понятны и неспециалисту.
Деррек также не являлся таковым, но кое-что понимал, как обычно разбирается, хотя бы в общих чертах, в тонкостях технологий владелец любого завода.
— Затем клетка будет делиться, — страдальческий взгляд профессора ушел куда-то в сторону. — Так мы можем побеждать жизнь и смерть, — все же гордость за открытие еще жила в нем, и тем болезненней был конфликт между самим масштабом сделанного и его недостойным применением. — Жизнь и смерть… — профессор плотно сжал пересохшие губы и продолжил: — Это означает, что отныне организм может мгновенно получать всю информацию, которая была в клетке донора…
— И его опыт, его безжалостность, его сила увеличиваются на несколько порядков, — воодушевленно перебил совсем сникшего профессора Деррек. — Вот взгляните сюда… — он прошел мимо секции с тонкой аппаратурой и направился в ярко освещенный коридорчик, продолжая говорить на ходу. — Как тигр, он не будет испытывать никаких эмоций, кроме ненависти. Не будет чувствовать боли…
Лев остановился, снова разворачиваясь к гостям лицом.
Слева от него стояли кабинки, похожие на кабинки в пунктах международной телефонной связи. За прозрачными большими окнами герметичных контейнеров клубился морозный туман, как в холодильнике с жидким азотом, сквозь него просвечивали розовые голые тела. Дымка прикрывала их, как вуалью, но все же несложно было разглядеть широкие, хорошо развитые плечи, тяжелые мускулы, по которым можно было изучать анатомию, мощные грудные клетки, молочно-розовую влажную кожу, пока еще нежную на вид, но которой предстояло в скором времени огрубеть и стать почти непробиваемой. И еще одно бросалось в глаза — почти кукольная правильность линий, безукоризненных до неестественности и по той же самой причине лишенных какой-либо индивидуальности. Нет, спрятанные в кабинках тела не были идентичны, но все же неестественная правильность убивала все те различия, которые и делают человека живым и неповторимым.