Замерзшие и безмолвные, они сидели, пока не показался Отец Луна и не вышли его дети-звезды. Языки пламени горящего корабля, и горящих богатств, и горящего короля освещали лица сотен и сотен присутствующих. Они сидели, пока процессия воинов не закончилась, и мальчик-король не начал тихо похрапывать на руках королевы Скары. Они сидели, пока огонь не превратился в мерцание, киль не обвалился углями, и первый тусклый мазок рассвета не коснулся облаков, отражаясь в беспокойном море и заставляя щебетать птиц в траве.
Королева Скара наклонилась вбок, мягко положила ладонь на руку королевы Лаитлин, и Колл услышал ее шепот:
— Мне так жаль.
— Не стоит. Он умер так, как и хотел, со сталью в руке. Железный Король! И все же... в нем было еще столько всего, помимо железа. Я хочу лишь... чтобы я была рядом с ним в конце. – Лаитлин встряхнулась и высвободила руку, чтобы быстро вытереть глаза. – Но я знаю цену вещам, кузина, а за желания ничего не купишь.
Затем королева-регент хлопнула в ладоши, и рабы, звеня цепями на ошейниках, принялись накидывать землю. Вокруг все еще тлеющего погребального костра поднимался огромный курган, что будет выситься рядом с курганом отца королевы Скары, убитого в битве, и с курганом ее прадеда Хорренхода Рыжего, и с курганами королей и королев Тровенланда, потомков самого Байла Строителя, скрывшихся в тумане истории.
Лаитлин встала, поправила огромный ключ от сокровищницы Гетланда и заговорила голосом, в котором не было ни печали, ни сомнений:
— Соберите людей. Мы отправляемся в Скекенхаус.
Вдоль по дороге пленные воины Верховного Короля все еще собирали своих павших соратников на куда более жалкие погребальные костры. Костры для дюжин, для сотен, и их дым клубился на много миль вокруг.
Колл становился министром, чтобы учиться, а не чтобы убивать. Изменять мир, а не разбивать его.
— Когда это закончится? – пробормотал он.
— Когда я исполню свою клятву. – Отец Ярви смотрел на серую Мать Море, и его глаза были сухи. – Ни мигом раньше.
До самой последней ступеньки Колл спорил сам с собой, нужно ли идти вниз.
Он слышал удары молотка Рин. Она немелодично напевала себе под нос во время работы. Было время, когда этот напев казался приветствием, когда он переступал через порог. Песней, которая пелась только для него. Теперь он чувствовал себя соглядатаем, вторгшимся в частную беседу между ней и наковальней.
Она хмурилась за работой, на ее лицо падал теплый желтый свет, рот был сжат в суровую линию. Свой ключ она закинула за плечо, так что цепь плотно прижималась к вспотевшей шее. Она никогда не делала ничего наполовину. Это ему в ней всегда и нравилось.