Ее рождение было великолепно.
О родах, роскошных, блистающих золотом и утопающих в лебяжьем пуху, говорили в Париже на всех перекрестках. Впрочем, образ жизни королевы Изабо всегда обсуждался и осуждался на каждом парижском рынке: ее сказочно прекрасные платья, сверкающие драгоценности и пышные балы, а более прочего – тот факт, что она редко за это платила. В фонтане сплетен звучало неодобрение ее безмерной расточительности. Парижане не сомневались, что рождение десятого ребенка, как и появление на свет других королевских отпрысков, будет усыпано великолепными украшениями и освещено золотыми канделябрами, а финансирование ляжет на плечи простого люда. Французская знать и члены королевской семьи тратили целые состояния на роскошные наряды и изысканные безделушки, но частенько не платили по счетам мясников или пекарей, отчего купцы и ремесленники Парижа порой голодали. Недовольство в городе усиливалось, однако королеве до этого дела не было.
Что касается меня, то, услышав подробности королевских родов, я и не подумала завидовать. Никто не отказался бы от золоченой кровати, но какая роженица захочет находиться в окружении оравы закутанных в меха назойливых бородатых вельмож, которые с любопытством перешептываются, переглядываются и обсуждают каждый твой стон и всхлип? За примечательным исключением короля, в опочивальне королевы собралась чуть ли не половина двора: и главный распорядитель дворца, и канцлер казначейства, и целая толпа баронов и епископов. Присутствовали все фрейлины королевы и – по каким-то мудреным причинам – представители судебной палаты, тайного совета и даже университета. Уж не знаю, что чувствовала при этом королева, но бедному новорожденному наверняка почудилось, что он появился на свет посреди людного рынка.
Пуховая перина, на которой родился малыш, стала для него первым и последним прикосновением роскоши – как и материнских рук. Уж я-то могу за это поручиться. За четырнадцать лет брака с королем Франции Карлом Шестым из королевы Изабеллы выскочили, как горошины из стручка, четыре мальчика и пять девочек. Не больше горошины был и ее к ним материнский интерес. Она вряд ли знала, кто из детей выжил.