Вы могли бы назвать эту часть города в этот момент волшебной, но она не казалась такой прекрасной, как выглядела. Он не мог понять, как чувство угрозы может вырасти от пейзажа, который в своей каждой детали очаровывал глаз. Он размышлял о себе, о том, не мог ли он скатиться обратно к бесконечной тревоге, которая беспокоила его в течение шести месяцев сразу после того, как он покинул поле боя.
Когда он работал допоздна, как и сегодня, то шел домой этим путем, потому что проходил мимо дома Коррины Рингуолд. Они стали лучшими друзьями в последнем классе школы, когда она потеряла младшую сестру из-за лейкемии и впала в депрессию, которую не могли излечить ни лекарства, ни консультации. Расти поставил ее на ноги музыкой. Он написал для нее песни, записал их и положил в ее почтовый ящик. Он не добивался ее, и она это знала; ему просто больно было видеть, как больно ей. Они оставались лучшими друзьями все эти прошедшие годы. Каждый из них хотел более близких отношений, но оба боялись, что если у них не получится стать любовниками, то они будут чувствовать себя неловко друг с другом и станут после этого менее близки, чем друзья. Их дружба была настолько важной частью их жизней, что они не хотели рисковать, чтобы ее не разрушить. Нередко, когда он проходил мимо дома Коррины в конце дня, освещение крыльца было включено, что было для него сигналом. Когда горел свет, она не проводила какую-либо подготовительную работу для уроков на следующий день — она была учительницей — и хотела, чтобы он зашел на ужин.
Расти все еще был более чем в двух кварталах от жилья Коррины, когда услышал еще один вопль, женский. Этот продолжался дольше, чем два предыдущих, и не мог быть ошибочно принят за что-то другое, кроме того, чем являлся: крик крайнего ужаса. Он остановился, повернулся, пытаясь сфокусироваться на голосе, и в момент когда вопль оборвался, Расти решил, что идет он от одного из двух домов, в которых горели окна, на дальней стороне улицы.
Он поспешил через улицу на противоположный тротуар и стал там, под уличным фонарем, смотря взад и вперед, с белого дома в викторианском стиле с пастельно-голубой отделкой на светло-серый дом в викторианском стиле с черной отделкой, ожидая очередного вопля или любую другую подсказку. Единственным звуком был очень слабый колеблющийся «ш-ш-ш» небольшого ветра в деревьях, ветра слишком слабого, чтобы пошевелить ветку или сук. Ничего не двигалось, за исключением снега, появляющегося из невидимых небес. Эта хорошо знакомая улица стала такой таинственной, как какое-нибудь далекое, незнакомое место, которое виделось впервые. Таким зловещим было ощущение, что даже его тень на снегу, залитом светом лампы, казалась страшной, как будто могла восстать против него.