— Выше поднимай, ничего не бойся. Теперь ослабляй хват правой.
Переходников, эти полметра съехал мгновенно.
— А вот так нельзя, — сказал я сморщившемуся и дующему на руки Переходникову, — чувствуешь как горячо? Давай, подтянись ещё раз, и попробуй медленно, буквально по сантиметру.
Вторая попытка удалась лучше, Женька даже слабо улыбнулся. Ну, слава Богу, отошел от своего испуга. Значит, можно его спускать.
— Теперь вниз, — я двинул его к краю, — смотри перед собой и помни — ничего страшного тут нет. Гранит, вон разглядывай. Кстати, помнишь, как ты на нитке конфеты со второго этажа спускал?
— Ну да…
— Вот и давай, как…
— Я не конфета, — буркнул Женька и поерзал. Веревка сползла к паху.
— Так тоже не стоит делать, — усмехнулся я и поправил её, переместив петлю к бедру, — прищемишь гордость-то свою.
У Переходникова сначала вытягивается лицо:
— Какую гордость? — а потом доходит и он начинает хихикать. Просто здорово!
— Ильяс, ты как?! — крикнул я.
— Нормально, — кричит в ответ, — сижу, на пейзаж любуюсь и вас жду.
Этот сам шутить начал. Ладно, ребятишки, вот спустимся к лагерю, я тоже пошучу.
— О стену опирайся, — говорю все ещё хихикающему Женьке, — как спускаться начнёшь, отталкивайся слегка от неё.
И уже Расулову:
— Ильяс, принимай.
— Готов, — донеслось снизу.
Переходников старался спускался медленно. Осталось всего два метра, как вдруг он съехал так быстро, что проскользнул мимо рук Ильяса. Женька плюхнулся на камни задом, вскрикнул, хватаясь за обожжённые места, и поехал по осыпи вниз. Расулов схватил его за воротник, второй рукой за веревку. Я тут же натянул ее, прижимаясь к скале. Вниз покатились камни…
— Перевернись, — шипел внизу Ильяс, — на ноги встань…
Я не видел всего, но представлял — на уклоне, да еще каменном крошеве, не то, что просто стоять, ходить трудно.
— Наверх давайте, — крикнул я, когда им удалось твердо встать на ноги. — Ждите меня там. Я сам спущусь.
Помогая друг другу, Ильяс и Женька, полезли вверх. Я дождался, когда они до бревен доберутся и, обмотавшись, спустился вниз сам. М-да, этот щебень, да на дорогу бы…
— Серега! — кинулись навстречу мне все трое, как только я поднялся.
— Но-но, охолонь! Ценители прекрасного, мля.
Ребята переглянулись и опустили головы.
— Серег… — начал Ильяс.
— Это… — глухо буркнул Переходников.
— Никому… — продолжил Савин.
— Ничего не скажем, — закончил я, усмехнувшись. — Это и так понятно.
— Спасибо тебе, — почти одновременно сказали они, — что вытащил нас.
— Да ладно, — махнул я рукой, — проехали.
И замер.
— Твою …! — выругался я.
«— Ага, особенно как на Лысый Горшок забрались, и сидели там, пока Серёга не придумал, как спуститься» — это Расулов сказал, тогда, на пикнике. Я как раз про белые пятна в своей голове подумал, потом на розыгрыш пенял. А теперь все сбылось. Что это означает? Все предопределено? А может, я выполняю заложенную программу, полученную с монитора моего бука? Нет, бред, не может быть, просто совпадение. Тогда почему про первый день, то есть про стычку с Громилой мне никто не говорил тогда? Получается я сам, неосознанно повторяю тот путь, который был возможен в той жизни, одна из утраченных в прошлом вероятностей?