— Страшно? — Габриэль сдвинул брови. — Выходит, ты решила родить?
София резко подняла голову:
— Что значит решила? Ты сказал, что у меня нет выбора.
— Нет, выбор всегда есть. Свобода воли.
— Ты сказал, что я не смогу сделать аборт, сказал, что ничего не выйдет. Где тут свобода воли?
Габриэль пожал широкими плечами:
— Могла бы попытаться, но ты и не пробовала. Получается, ты сделала выбор, отказалась от попытки. Это тоже свобода воли.
София покачала головой, события за день и собственная растерянность доконали ее:
— Да ну? Какое, однако, широкое толкование свободной воли.
— Точно, — подтвердил Габриэль. — Широкое.
София плакала, Габриэль извинялся. И пытался объяснить, что стояло за ее дневным приключением. Правда, он не признался Софии, что не считает логику своего руководства бесспорной. Он высказывался в духе партийной линии, надеясь убедить Софию в том, в чем не был убежден сам. В теории предполагалось, что опыт пойдет ей на пользу. Поможет свыкнуться с мыслью о ребенке. Ей хотели напомнить, что в родах и материнстве нет ничего необычного. Женщины всегда рожали, испокон веков, не задумываясь, не готовясь, без книг, видеокассет и курсов. И часто без мужчин. Подумаешь, делов-то, родить ребенка. Но Габриэль недаром опасался, что план не сработает. Конечно, роды случаются сплошь и рядом, но он понимал, что для Софии это не ординарное событие. Каждый день это событие происходит миллион раз по всему миру, безостановочное пахтанье новой орущей жизни сопровождается еще более безостановочным угасанием хладеющей старости. Но для Софии это не банальность. Рождение и смерть. Только эти два абсолютно мирских события гарантированы каждому человеческому существу. И только они действительно двояки — столь заурядны, поскольку происходят с каждым, и столь исключительны, поскольку способны полностью изменить жизнь. Навсегда. Бет, не отпускавшая Софию весь вечер, не развеяла опасений подруги. Наоборот, таившийся страх вырвался наружу, беспомощность перед неизбежным и абсолютное одиночество стали явными. Габриэль догадывался, каков может быть результат, но был не в силах позаботиться о Софии. В его обязанности входила только охрана, даром спасения его не наделили.
Габриэль обнял Софию, и она опять почувствовала, что он действует на нее успокаивающе, даже если она не хочет успокаиваться, даже если она хочет злиться на него. За то, что имел наглость вообразить, будто кто-то знает лучше, чего ей надо. София понятия не имела, чего ей сейчас надо, но она знала, что загрузить ее практическими сведениями, пугающими до смерти, — не самая лучшая идея. Но больше всего ее злило то, что в его присутствии ей становилось легче. Стоило ему пустить в ход свои ангельские штучки, стоило приблизиться к ней, как ей легчало. София не хотела покоя и надежности, она хотела ссоры. Бешеной, громкой, если потребуется, с дракой и желательно опустошающей. Но она устала. И ей было страшно. И даже в гуще страха она не могла не радоваться новому доказательству своей нормальности — она точно не рехнулась. Вот он стоит — почти парит — перед ней, светящаяся кожа и безмятежный вид. Небеса, которые можно потрогать. София по-прежнему беременна. Габриэль по-прежнему ангел. Тот самый. Ее ангел. И от его присутствия ей становится легче. Ангелам положено производить такой эффект. Ничего не изменилось, ужас не рассеялся, но рядом с Габриэлем она чувствовала себя спокойнее. София легла спать. Габриэль стоял в изножье ее кровати, наблюдая за ней. По долгу службы. И по собственному желанию, становившемуся все сильнее.