– Наверно, – сказал я. – Надо попробовать.
– Тогда трансмутируй ее… Ну, скажем, в морскую свинку. Морскую свинку – в мышку. Мышку – в пчелку. А пчелку потом можно будет отпустить – и забыть о ней.
Я сообразил, что перед тем, как вложить эти слова Юке в рот, медиумы Оленьего Парка перерыли гору литературы и проконсультировались со своими шивами, а может, и вообще связались с кем-то из Ангелов – и этот совет содержит не только способ выпутаться из затруднительной моральной дилеммы, но и практическую последовательность действий. Ее следовало воплотить самым буквальным образом.
Юка была права. Превратить вызванную из небытия кошку в морскую свинку можно было без всяких укоров совести – и мне это сразу удалось: я хорошо помнил, как свинки выглядят.
Свинка послушно стала мышкой, мышка побежала прочь из ниши, и мне удалось настичь ее лишь у самой стены, откуда она продолжила свое путешествие уже в виде пчелы, в спешке получившейся у меня не слишком хорошо: я не столько увидел это, сколько почувствовал по негодующей отдаче Флюида.
Но здесь уже ничего нельзя было поделать – пчела вылетела в открытую форточку, и связывавшая нас невидимая пуповина прервалась.
Мы с Юкой отправились гулять в дворцовый парк.
Дул свежий ветер. В аллее не было никого, кроме усатого садовника в мундире с двумя рядами блестящих пуговиц. Он лихо накалывал опавшие листья на пику с длинным гвоздем. Я подумал, что это усатое чудо – наверняка далекое эхо какого-то древнего воинского ужаса, не сумевшего воплотиться в нашем мирном измерении никак иначе.
Мы устроились в белой беседке на берегу пруда.
– Красивая рябь на воде, – сказал я. – Как будто это расплавленное серебро. Или свинец.
– У тебя такие сравнения из-за этой твоей постоянной алхимии, – ответила Юка. – Когда тебе только надоест это живодерство? Скоро ты от кошек перейдешь к людям.
– Во-первых, – сказал я, – металлы имеют к алхимии лишь иносказательное отношение. Они просто символы. А во‑вторых, почему это должно мне надоесть? Я надеюсь, тебе тоже будет интересно. Мы сможем вернуть к жизни великих людей прошлого. Сократа. Эпикура. Александра Македонского…
– Ага. Поговорим с Македонским о Персидском походе. Через переводчика. Потом превратим его в большую обезьяну. Обезьяну – в собаку, собаку – в кошку. А дальше мы уже умеем.
Я засмеялся.
– Это правда… Тех, кто жил, воскрешать не следует, я чувствую сам. Любой человек – часть своего времени. Когда уходит время, уходит и он. Но бывают, наверно, исключения.
Юка не сказала ничего.
– Если б тебе было интересно поговорить с Македонским о Персидском походе, – продолжал я, – я бы доставил тебе эту радость, несмотря ни на что.