— Где же вы остановились?
— В гостинице «Глоб», — сказала она, — мне там понравилось. Мне вообще здесь нравится, пахнет так хорошо.
— Не всегда. — Он показал на кусты сирени у зрительской трибуны.
— Ах, вот что, — она откинула голову. — Кстати, я приехала за немецкой командой.
Утро теплое, небо синее до бесстыдства, кажется, так и зовет подпрыгнуть. «Уния Освенцим — Молодежный клуб «Рот-Вайс», Эде» — появилось на табло. Два городка, один немецкий, другой польский. Польский тоже когда-то был немецким.
— Президент нашего молодежного клуба — Нетцер, Гюнтер Нетцер, — объясняла Лена, — не смог приехать, слишком занят. Но зато прислал телеграмму с очень серьезным текстом. Телеграмма прицеплена розовой кнопкой на черную доску у второго входа в раздевалки. «Футбольный матч в этом городе заставляет задуматься о нашем прошлом», — написано по-польски и по-немецки. Все игроки там проходят, — сказала она, — поскольку первого входа в раздевалки не существует.
Бледная, не как накануне, и лицо до прозрачности ясное. Лицо как будто приближается, хотя она не шелохнулась, и ему чудится любовный призыв. Именно здесь. Именно к нему, хотя ему о таких вещах и знать бы не полагалось. Есть в ней нечто фривольное и в то же время трогательное. Он смутился, стал думать про розовую кнопку. Не помогает.
— Вы меня помните? — спросила снова.
Кивнул:
— Конечно, женщина на красном «вольво» с моей родины.
— Ясно, — заявила она, — по машинам их узнаете их. Значит, запомнили?
— Из-за родины, — ответил он, стараясь быть и не резким, и не любезным.
— А что это такое, родина? — спросила она. — Уж не гадкое ли пятно на оконном стекле?
— Какое пятно?
— А вы когда-нибудь смотрели из окна в воскресенье? В той дыре, откуда вы родом? Там только и думаешь: это грязь на стекле, а не пейзаж и не вид.
Взглянул на нее. Прежде всего точность. Его глаза — два маленьких, тусклых кружочка, и они все копят, копят. Ему чужда ее речь, хотя знаком выговор родных мест — протяжный, открытый. Что же не так? И поймал себя на слове «поэтичный». Значит, это существует? Значит, действительность все же хранит в себе тайну, пусть и прикидывается доступной. Значит, в конечном счете, она таковой не является? И представить ее можно лишь в отвлеченных суждениях. Некоторые люди называют это поэтичным. Он к этому не привык. Для него есть то, что есть. Что он видит и знает. Почерпнув в увиденном знания, он последовательно, как в кроссворде, заполнял ими свой мир. Пустых клеточек обычно не оставалось.
Она ушла, когда забили первый гол. Он ушел еще через три гола, после первого тайма. Счет «четыре — ноль» в пользу поляков. Проходя мимо раздевалок, услышал, как польский тренер уламывает своего вратаря. Даже умоляет. Пусть пропустит хоть один немецкий гол. «Ради мира на земле», — сказал тренер. Стекла в раздевалке грязные. И все же он разглядел, как вратарь, уставившись в пол, ритмично постукивает кофейной чашкой по тыльной стороне ладони.