Николай благополучно добежал до дома и скрылся в нем. Для нас наступили самые тягостные минуты – минуты ожидания товарища, который был нами же послан в неизвестность. Вернется ли?..
Наконец, откуда-то сбоку раздался короткий свист – наш условный сигнал. Мы ответили на него. И через пару минут уже развязывали принесенный Николаем узелок с едой. Сам же он, рассказывая нам о своем походе, все время повторял со слезами на глазах: «Ребята, вот это человек! Вот человек! Настоящий, наш, русский мужик!»
Когда сверток был раскрыт, нашему удивлению не было конца. На пожелтевшей газете, как на скатерти-самобранке, – половина каравая хлеба домашней выпечки, три вареные картофелины, два яблока и маленький пакетик соли! Поскольку самого Николая уговорили поесть в доме, все принесенное предназначалось для нас двоих. А пока мы ели, он рассказывал нам о лекаре.
Звать его Николай Иванович. У него три сына воюют на фронте. Немцы уже несколько раз к нему наведывались и вызывали в комендатуру в соседнее село. Поэтому он просит нас быть поосторожней. Но появиться в его доме мы должны непременно: без врачебной помощи нам не обойтись!
Когда наступил вечер, мы пробрались к дому Николая Ивановича. Он уже ждал нашего появления, предусмотрительно занавесив окна одеялами и приготовив весь имеющийся медицинский инструмент и материал…
Осторожно, стараясь не причинить нам боли, он освободил раны от намотанных тряпок и окровавленных бинтов, тщательно обработал их и наложил повязки. После оказания помощи он произнес мягко, но настоятельно:
– Ребята, нельзя вам сейчас уходить! Раны не смертельные, но весьма опасные, и желательно вам выдержать постельный режим. Хотя бы дня два, три… Я спрячу вас на сеновале. Не могу я вас отпустить в таком состоянии!
И, не дождавшись нашего ответа, со словами: «Вот и хорошо, вот и договорились! Прошу в палату!» – он повел нас на сеновал.
Почувствовав такой родной и такой любимый запах сухой травы, я чуть не потерял сознание. Николай Иванович пожелал нам спокойной ночи и, как бы извиняясь за то, что не оставил нас в доме, добавил:
– Мои орлы любили спать на сеновале…
Я лежал, зарывшись в душистое сено, и вспоминал свое, уже такое далекое, детство. Тоска по дому, по родным навеяла грустные мысли: что будет со мной, выживу ли я в этой страшной бойне?.. Как там мама? Скорее всего, все мои братья воюют, мама осталась одна. Жаль, сестры мои живут далеко от нее… С этими мыслями я погрузился в сон.
Ранним утром, пока все село спало, наш доктор разбудил нас. Он принес на сеновал еды на весь день, обжигающе холодную воду в двух ведрах да кучу старых книг и журналов, по большей части медицинских. Осмотрел наши раны и перевязал их. Уходя, он сказал, что не придет до темноты, чтобы не вызвать подозрений, а с наступлением ночи тщательно осмотрит нас в доме.