— А-а-а-а-а!.. — Быть может, это всё же было — «ура».
Василий не чувствовал себя: он слился с цепью живых, бегущих людей во что-то единое, монолитное, и оно не позволяло ему быть самим собою, отдельно чувствовать и даже думать. Он не чуял в руках тяжёлую винтовку и секундами ощущал себя летящим, взмывшим. И перед собою он ничего ясно не видел, а только расплывшееся облако чего-то зелёного, которое подрагивало студнем. Василий как бы очнулся только тогда, когда жало штыка его трёхлинейки вошло в мягкое и скользкое.
Но — хрустнуло.
Увидел перед собой обезображенное морщинами мучения лицо с перекошенно открытым ртом. Зачем-то внимательно посмотрел на зубы, будто определяя подсознанием, насколько они ещё могут быть опасны. Выдернул из тела штык, сделал им выпад вперёд, не сдвигаясь с места. Однако никого не оказалось перед Василием. Ещё совершил выпад, удивляясь, что штык уходит будто в вату. Показалось ему — ослеп. Испугался.
— Ура-а-а-а! — загремело со всех сторон, но Василий почему-то не слышал, не мог отчётливо осознать, что же и для чего происходит вокруг. — Ура-а-а-а! — нарастало и крепчало.
Василий снова и снова колол воздух. Ему мерещилось: надвигаются на него лица, зелёные широкие груди, оскаленные зубы, синё и красно взблёскивают штыки, а он — отбивается, отбивается от них. Оставивший обоз фельдфебель Волков подхватил Василия за подмышки, повалил на землю, тёпло дыхнул в его глаза, а они уже остекленели, омертвели:
— Ты чего, сынок, ты чего, родимый? Убил человека? Испужался? Ничё, ничё — на то оно и война. Смотри — австрияк бежит, только пятки сверкают.
Василий лежал ничком и тупо впился взглядом в сырую, вспухшую от затяжных дождей землю. Волкову было страшно на него смотреть — каменно-бледный, неживой.
Русская цепь загнала противника в лес, отбила три орудия — тяжёлых пушки и ящики со снарядами. По мокрому лугу метался табунок гусарских лошадей между коченеющих тел как австрийцев, так и русских. Со стороны реки противник так и не начал никаких действий — люди скрылись в мареве тумана и сумерек, бросались в воду, плыли по течению или — сразу на противоположный берег. Тонули. Кричали. Иркутяне их не преследовали, не стреляли по ним, потому что уже не было никаких сил и патронов.
Стали разводить костры, отлавливать лошадей, стягивать с трупов австрийцев сапоги, амуницию, обустраивать под телегами и на них спальные места, сооружать из веток навесы. Унтеры хрипучими, какими-то почужевшими голосами перекликали личный состав по взводам, — выяснилось, что погибших немного, но раненные, увечные имелись. Выставлялись караулы, дозоры; были отправлены в штаб дивизии вестовые.