Но от прославленного сумасбродского забора огонь всё же отступил.
79
Михаила Григорьевича растолкала Полина Марковна. Пока он одевался, путаясь в гачах и рукавах, она сняла иконы, укутала их в шаль, выскочила в сорочке во двор. Все хозяйственные сооружения и пристрой с примыкающим к нему сеновалом уже были обхвачены пылом; дом тоже горел, но только пока по правому углу, к которому прилегали заплот и ворота. Жгуты пламени змеевато ползли по венцам и резьбе, как бы ластясь. Безобразно вздувалась и коробилась краска. Особенно бойко воспламенялись и горели деревянные кружева. Дом чернел и словно бы сморщивался.
Стучалась в горящий пристрой, отбила кулаки и ноги — никто не отвечал. Вышибла поленом окно — дым густо повалил наружу.
— Мама, мама!
Но никто не отозвался. Влезть вовнутрь было невозможно — кисель дыма и жара уже обжигали лицо.
Полина Марковна забежала в дом.
— Михаил, мама… мама!.. — Голос сорвался, захрип; что-то накинула на себя, выбежала в сени.
Михаил Григорьевич выскочил во двор, рванулся к пристрою, а из его окна выбилось пламя. По двору бегали кое-как одетые, растерянные люди — работники, артельные из города, но было непонятно, что же они делают. И казалось, что никто вразумительно не понимал в отношении себя, что же он делал и что нужно делать. Куда ни взгляни — всюду пламя, дым, искры. Пурга била по глазам.
Михаил Григорьевич отскочил от пристроя, опалив бороду; она собралась в мохнатый кулачок. Запнулся пяткой, упал, крепко ударившись затылком обо что-то металлическое. На какие-то секунды потерял сознание. Над ним склонилась Полина Марковна, трясла за плечи, била по щекам. Он шепнул ей:
— Я не смог её спасти… всё, родная, её нету… нету!
Но могла ли она расслышать его в этой чудовищной сумятице с треском, шумом, криком, плачем? Поднимала его на ноги, а он никак не мог устоять — скользил, валился, как пьяный, на плахи. Казалось, силы оставили его, и он, могутный, сильный, жилистый, ещё не старый мужик, сам дивился, что не может встать на ноги. Возле его уха выла и рвалась Ягодка.
Наконец, Михаил Григорьевич встал, и первое, что сделал — спустил собак с цепей; они мгновенно пропали в красном месиве.
— Вот она — кара Господня, Полюшка.
— Богу видней, кого наказывать. Дом надо спасать!
Мужики заливали дом водой, но её было мало: в колодце, который был на огороде, артельные уже второй месяц заменяли венцы полусгнившего сруба и до воды было невозможно добраться, хотя пытались. Ведро застряло — ни вверх, ни вниз не хотело идти. Бегали к уличному колодцу, в проулок, но возле него вперемешку яростно бился взвинченный народ, и никто по-хорошему не мог набрать воды.