Остров Разочарования (Лагин) - страница 10

Никого не заинтересовали семьдесят три измученных переселенца, высадившихся с корабля «Пилигрим», как сейчас благоразумно был переименован старый «Апостол». Они никого не заинтересовали по той простой причине, что на двадцать миль кругом не было ни единой христианской души. А спустя пять лет они уже были старожилами и самыми уважаемыми людьми в Джошуаленде. Население росло со все возрастающей быстротой. Все чаще и чаще швартовались у дощатой пристани Хэппитауна корабли, привозившие людей, которые в первую очередь мечтали о земле, а во вторую — о том, чтобы к ним не приставали с дурацкими расспросами насчет их прошлой жизни. Землю они добывали, с боями отнимая ее у индейцев, с расспросами к ним никто не приставал, и климат здесь был как раз такой, какой нужен для того, чтобы выращивать табак, и весьма выгодно выращивать, если нашлись бы люди, согласные за дешевую плату с утра и до ночи гнуть спину на чужих плантациях, сажать, окучивать, полоть и убирать липкие и острые табачные листы, сушить, прессовать в тюки чужой табак и грузить его на чужие корабли. Но как раз таких-то людей и не хватало. Вернее, не хватало таких людей среди белых. Земли было сколько угодно. Надо было только перестрелять население двух-трех индейских деревушек, и земли становилось хоть завались и почти даром. И жалко было смотреть, как пропадала такая благодатная земля только из-за того, что спрос на белых рабов всегда перекрывал предложение.

К этому времени достопочтенному Джошуа Сквирсу — так назывался теперь Пентикост, скрывавшийся от гнева своего всемилостивейшего короля, — судье, врачу и богатейшему и именитейшему землевладельцу Джошуаленда, минуло сорок девять лет. Он уже давно оправился от перенесенных болезней, но не растолстел от спокойной и сытой жизни, был по-прежнему сух и жилист и с одинаковой энергией и упорством занимался как своими судейскими и врачебными обязанностями, хлопотами по своим обширным латифундиям, по возглавляемой им компании торгового и пассажирского судоходства, связывавшей постоянными рейсами берега нескольких английских колоний, так и по своим чисто семейным делам. Ибо достопочтенный Джошуа Сквирс вот уже три с половиной года был счастливо женат на молоденькой сестре одного небогатого переселенца из Глазго и теперь был отцом трех огненно-рыжих здоровяков, ползавших, бегавших, шнырявших и шумевших в просторном бревенчатом доме своего отца.

Его доля в трофеях, ниспосланных всевышним на острове святой Изабеллы, составляла внушительную сумму — двадцать семь тысяч фунтов стерлингов. Десять тысяч из них он вложил в судоходную компанию, и они давали, благодарение господу, немалый доход. Остальные семнадцать тысяч пошли на учреждение банкирской конторы, первой в Джошуаленде, и дела ее тоже не оставляли желать лучшего. Через три года не было человека на сто миль в округе, который не задолжал бы такую сумму, которая держала его на крепкой привязи к банкирской конторе «Джошуа Сквирс и сыновья». Время от времени, когда проценты по долгу достигали достаточно внушительных размеров и должник полностью созревал для банкротства, к нему приходил сам достопочтенный Джошуа Сквирс собственной персоной (это были еще добрые, старые времена, когда все делалось демократично, по-семейному, без посредников и судебных, исполнителей), призывал благословение божие на своего неисправного должника, изгонял его из больше не принадлежавшего ему дома и сам вступал во владение всей его движимой и недвижимой собственностью. Внезапно в расцвете сил умер его совладелец по судоходной компании. Сквирс предъявил векселя покойного на сумму, значительно превышавшую его долю в компании, и стал ее единственным владельцем. Но его великодушие было столь велико, что он не выгнал на улицу семью покойного и не востребовал с нее остаточную разницу по векселям, больше того, он стал из личных средств выплачивать ей пенсию в размере трех фунтов и десяти шиллингов в месяц, хотя никто, кроме него, не знал, что векселя были им подделаны в ту самую ночь, когда умер его компаньон, в перерывах между утешением рыдавшей вдовы и хлопотами по организации похорон, достойных такого именитого покойника. Он шел по дорогам богатства, почета и могущества по трупам соседей, добрых знакомых и друзей. Его слава распространилась далеко за пределы Джошуаленда. Его имя было достаточно известно в Вирджинии, Массачусетсе и даже в голландской фактории Новый Амстердам, которая через тридцать восемь лет стала английским городком Нью-Йорком. О Джошуа Сквирсе говорили, как о человеке суровой и праведной жизни, пуритане из Саутгемптона, те самые «отцы пилигримы», которые, прибыв в Америку на корабле «Майский цветок», основали благословенную господом колонию Нью-Плимут. Он быстро стал одним из виднейших аристократов кошелька в колониях, якобы не признававших аристократов по рождению.