Он боялся, что с раннего утра вдруг заберутся на площадку самые любопытные островитяне и подорвутся на минах раньше, чем их смогут остановить. И еще большой вопрос, захотят ли дозорные- следующим за Цератодом должен был стать на вахту Мообс — останавливать их. А вдруг они решат, что для острастки остальных невредно будет, если подорвутся несколько чернокожих? Нет, спокойнее все-таки будет не минировать.
— Я не меньше вашего, сэр, заинтересован в своей безопасности, — счел нужным обидеться Цератод. — И я был бы рад, если бы вы учли, что мне уже давно минуло десять лет.
— Ну, значит, не будем минировать, — сказал Егорычев, почувствовав облегчение при мысли, что ему не придется возиться с минированием. — Желаю вам, майор, спокойной вахты. В четыре часа вас сменит Мообс.
— Спокойной ночи! — отвечал Цератод.
— Спокойной ночи, Цератод! — сказал ему Фламмери. — Вы не заметите, как пролетит время. Ночь совершенно прелестна… Я хотел бы обратить ваше внимание на местные звезды. Они очень хороши… Вам, бесспорно, доставит удовольствие их рассматривать.
— Благодарю вас, сэр, — отвечал Цератод и пожал ему руку. — Спокойной ночи, сэр.
Затем оба они — Егорычев и Фламмери — исчезли во мраке, под черною сенью деревьев, как оперные духи. Впереди шел Егорычев с минами и топором, позади твердой поступью шагал капитан Фламмери с автоматом в руке.
— По-моему, — начал он, раздеваясь, — по-моему, негры сегодня вечером охотились на какого-то крупного зверя. Если это был кабан, то нам есть прямой расчет попробовать завтра.
Но Егорычев его уже не слушал. Он заснул, лишь только растянулся на койке.
Так закончился первый день пребывания на острове капитан-лейтенанта Константина Егорычева и его четырех спутников.
Как всегда бывало с ним при ночевке на новом месте, Егорычев проснулся очень рано. Было еще совсем темно. Тихо, стараясь не разбудить Смита, Цератода и Фламмери, Егорычев приоткрыл наружную дверь пещеры, и на него пахнуло нежной и пряной свежестью предутреннего затишья. Черные громады деревьев не шелестели ни единым листиком. Был тот короткий рубеж тропической ночи, когда летучие мыши уже улеглись спать, а птицы еще не проснулись. Снизу, из густого мрака, доносилось ровное дыхание прибоя, сопровождавшееся через равные промежутки времени какими-то странными, не то бренчащими, не то дребезжащими, но бесспорно металлическими звуками.
Егорычев прислушался. Звуки эти прилетали из-под самого подножия скалы, примерно с того места пляжа, на которое прошлой ночью выбросило накатом их плот. Егорычев осторожно подошел к самому обрыву и снова прислушался: ну, конечно, это лениво бренчали выбрасываемые прибоем на гальку и обратно уносимые бочки от разбитого плота.