В общей комнате я успел заметить двух пожилых женщин, хлопотавших по хозяйству, одна мельком глянула на гостя, вторая даже не оторвалась от работы. Творящий втолкнул меня в ближайшую боковую комнату, захлопнул дверь, подступил едва ли не вплотную, буравя горящими глазами, желто-зелеными, как у рыси.
— Ну здравствуй, внук.
Таким тоном обычно обещают убить, а уж последнее слово Клевер и вовсе выплюнул. Три болота, Перец, и чего тебя так тянет общаться с родственниками? В замке матушки недурственно погостил, еле ноги унес, оказалось мало, решил родню отца навестить. Хозяйка Небесная (или тут действенней к Зель-творящей обращаться?), ну почему ты меня не вразумила?!
— Э-э… здравствуй, дедушка, — открыв рот, чтобы ответить на приветствие, я смотрел на недоброго старца, как на очередного чужака, которому пришелся не по нраву, заканчивая короткую фразу, уже чувствовал свою неразрывную связь со старым айром. Что бы я он нем ни думал (равно как и он обо мне), кровное родство ощущалось безошибочно и непреложно, как если б мы были двумя стеблями, растущими из одного корневища.
Клевер хмыкнул, и как будто слегка помягчал.
— Зачем ты пришел в Зеленя, Тимьян?
Помягчал, как же. Спросил, будто морозом обдал. Ну и правильно, дедуля. К чему нам родственные расшаркивания, слезы, сопли и объятия? Давай сразу выясним все скользкие вопросы.
— Я хочу побольше узнать о народе моего отца, о нем самом, да еще надеюсь, что творящие научат управлять даром, — буду я после такого «жаркого» приема с первых слов плакаться и просить посмотреть больную головку.
— Мой сын Тёрн покинул Зеленя около тридцати лет назад. Он хорошо закрылся от меня и своей матери, не позволяя ничего узнать о его жизни на чужбине. Лишь спустя двенадцать лет мы с женой одновременно почувствовали его смерть. Ты, насколько я могу судить, не совсем мальчишка, заметно старше восемнадцати, значит, застал отца в живых и сколько-то лет жил с ним. Неужели он ничего не рассказал тебе о своем народе, не научил хоть немного управлять даром?
Речь была бесстрастной, будто Клевер говорил о ком-то совершенно постороннем, да и на меня продолжал смотреть с брезгливостью. Если он пытался вывести новообретенного внука из себя, это у него получилось, и я ляпнул:
— Тебя-то, похоже, не слишком печалит гибель сына. Почему ж ты думаешь, что ему было дело до меня? — мне чудом удавалось придерживаться довольно-таки небрежного тона.
Дедуля на короткий миг растерял свою невозмутимость, перекосился, пробормотал что-то вроде «Ах ты, сорняк мелкий!», но быстро совладал с гневом.