Самолет сел у подножья какой-то невеселого вида сопки. Был снег, был темный камень и загадочные бородачи, бежавшие навстречу. И три палатки. Я очутился в одной из них.
А на другой день я уже осваивал свою нехитрую «специальность». Надо пробить ломиком стаканчик — ямку, потом взрывник заложит туда аммонал, потом грохнет взрыв и надо убрать дробленые камни, зачистить дно канавы лопатой. Потом надо снова долбить ямку. После трех ямок я понял, почему на Севере канавы не копают, а бьют.
К вечеру первого дня я твердо знал, что до самой смерти не забыть мне сладковатый запах взрывчатки. Руки мои, спина моя не забудут.
Все Это немного походило на войну. Канавы ползли на сопку, как упрямые траншеи к крепости врага, ахали взрывы. Наша партия искала молибден. Где-то под каменной кожей сопки пряталась его руда. Я в жизни не видал молибдена, не знал, какого он цвета. Но вместе с другими бил канавы, а по нашим следам шло ученое начальство, которое знало.
— Привал! — объявляет Хыш. Мы садимся на кочки, скидываем рюкзаки. Плотное облако комаров окружает нас. Хыш рвет сухую осоку, потому что больше нечего жечь на этой веселой земле. Желто-зеленая плешивая равнина окружает нас. Над равниной бесцельно слоняется ветер. Это тундра. Северная тундра в желтый август.
Две консервные банки стоят в тусклом травяном пламени, две пачки чая лежат рядом. Хыш варит «чифир». Знаменитый напиток, от которого разгибается усталая спина и сердце молотит, как гоночный двигатель.
…Был человек по имени Макавеев. Наш начальник. Я помню один день. В тот день первый раз показались гуси. Они шли на север торопливым ломаным строем. Я видел, как ребята в соседних канавах ставят ломики и запрокидывают головы. Я тоже бросил работу.
Снизу из-за камней вынырнуло красное лицо Макавеева.
— Эх, дробью бы шарахнуть, — сказал он.
— Жаль, — сказал я.
— Скажи, какой Гегель выискался, — непонятно ругнулся Макавеев и пошел дальше. Было удивительно, до чего легко нес он по камням свое обширное тело. Кричали в высоте гуси. Я снова взял ломик и подумал о-том, что хорошо было бы, если бы Макавеев хоть раз показал нам, какая она такая — молибденовая руда. Может быть, я или другой из канавщиков случайно споткнется об эту нужную штуку. Но Макавеев ничего нам не показывал, а с того дня за мной осталась философская кличка Гегель.
…Ветер разносит седую кучку пепла. Закопченные банки отброшены в сторону.
— Пошли! — командует Хыш. «Чифир» сделал свое. Я даже иду впереди. В голове шум. Я иду впереди по пятнистой равнине, по самой макушке глобуса. Школьный шарик земли послушно крутится ногам навстречу. Впереди море. Близко. Только снова сутулая спина вырастает передо мной, и глобус превращается просто в кочки под ногами.