Зажгите костры в океане

Утром я просыпаюсь от Лехиных чертыханий. В палатке темно, и я могу разглядеть только белый глазок лампочки на рации и скрюченную фигуру возле нее. Рация у нас старенькая, еще военных лет. Я знаю, что надо лежать тихо-тихо, иначе Леха будет здорово злиться.

Дробь ключа кончилась, белый глазок потух. Можно закурить. Сейчас Леха передаст мне директивы начальства и всякие экспедиционные сплетни и новости.

— Ну как?

— Питание совсем село, — устало отвечает Леха. — Мыши и те громче шебуршат. Кое-как одну телеграмму принял.

Он протягивает мне листок. Я вылезаю из палатки и с трудом разбираю торопливые каракули: «Вывезите поселка направленного вам специалиста-ботаника тчк Князев». Князев — это начальник нашей экспедиции. Спросонок ничего непонятно.

— А зачем нам этот ботаник?

Леха пожимает плечами. Он сидит у входа в палатку в одних трусах и дрожит.

— Кстати, могу сообщить, что это девица. Симпатичная. Базовский радист отстучал по секрету.

— На это у вашего брата питания хватает, — машинально ехидничаю я.

В самом деле, непонятно. У нас крохотный отрядил из трех человек и ясная задача, далекая от ботаники, так же как, скажем, от балета. Мы мотаемся на вельботе вдоль берега Чукотского моря и занимаемся почетным делом — стратиграфией морских четвертичных отложений. Можно, конечно, протянуть мысль о всеобщей связи наук, но…

Я смотрю на Леху. В волосах у Лехи запутались пучки оленьей шерсти от спального мешка, он совсем посинел от холода и терпеливо ждет результата моих размышлений. Такому только и не хватает женского общества.

— Да-а. Загадки эфира. Может, ты перепутал, может, не нам ботаника? — с надеждой спрашиваю я. — Да уберись ты в палатку, посинел ведь, как утопленник!

Ей-богу, удар судьбы, думаю я. У нас железный мужской коллектив. Зачем нам четвертый лишний? Тем более симпатичная девица. Дуэли устраивать?

Погода явно портится. На западе, над губой Нольде, небо в рваных переходах — от темного к совершенно белому.

Северо-западный ветер несет влажный холод, запах йода и тоскливые крики чаек. Я думаю о Мишке Бороде. Его нет уже третий день. В одиночку бродит он по августовской тундре, спотыкается на кочках, обходит ржавые и плоские, как блин, тундровые озера. Отчаянные вопли гагар будят его по ночам. А ведь здесь даже белые медведи есть. Кто знает, к чему может привести мрачный медвежий юмор?

Тем временем Леха успел сготовить уху. Сегодня его очередь. Уха съедена. Мы лежим на спинах. Ветер уносит сладковатый махорочный дым.

— Нельзя ехать в поселок, пока Борода не вернулся.