– А што, я вас спрашиваю, баре? Тем же ашпектом устроены, что и промеж остальных людей заведен: две руки, две ноги, ухи, голова. Кто оспорит? А отчего же они – там (в этом месте Филя отчего-то указывал на небо. Может быть, потому, что в трущобах Вяземской лавры сроду не водилось ничего, что хоть отдаленно напоминало бы о нормальном, упорядоченном культурой мире), а мы с вами – здесь? Во-от! Загадка… Потому хранцузы за равенство стояли и голов бессчетно порубали… Ан не вышло у них, по слухам, ничего… Но это, я вам скажу, не беда, потому что Христос всем повелел лезть в игольное ушко для проверки наличных размеров души. Р-раз! И не пролезть барину! Что ж тогда? Придется народу послабление давать. Два! Десять! И там уж, глядишь, никакой разницы и заметить нельзя… А нам – што? Нам в таком ашпекте судьбы выгодно, чтобы барина – за версту видать, и кошель его… Вот, оттого, братья, я и не люблю хранцузов…
Обычное раздражение постепенно минуло, и Туманов вдруг увидел другое: хрупкость и какую-то странную неловкость, с которой спорящие внизу молодые люди строили гримаски, касались друг друга, попросту стояли на покрытом малиновой ковровой дорожкой полу… «Да ведь ветер посильнее да похолоднее дунет, они, пожалуй, и погибнут все… – неожиданно для себя подумал Туманов. – Как эти, которые в сказках у англичан, – эльфы, вот!.. А этот, Аркашка, стоять останется… А я? Я – что ж?» –
В этом месте рассуждений у Туманова вдруг жутко заболела голова. Он отошел от внутреннего окошка к большому окну, отодвинув шпингалеты, растворил рамы, лег грудью на подоконник и высунулся наружу. Окно кладовой выходило на задний двор и в заброшенный сад. Отсветы окон блестели на мокрой куче отбросов. Ветер гудел где-то справа, над водой. Дождя не было, но с черных деревьев слетали мокрые, холодные брызги и попадали Туманову на лицо. Он слизывал их, далеко высовывая широкий, потрескавшийся, обметанный белым язык.
Декабря 5 числа, 1889 г. от Р. Х.
Деревня Калищи, Лужского уезда, Санкт-Петербургской губернии
Здравствуй, драгоценная моя подруга Элен!
Дошли до меня слухи, что ты гневаешься на меня бессчетно, и оттого на мои письма не отвечаешь, и иных известий от тебя я не имею, что разбивает мое исстрадавшееся сердце в мелкие кровавые осколки. Ну неужели тебе меня не жаль, и ты оставишь меня теперь, когда мне так нужна твоя поддержка, твоя трезвая очаровательная головка и ласковое слово, которого ты никогда прежде не жалела для своей сумасбродной Софи! Заклинаю тебя, добрая Элен, скорее перестань сердиться, и дари меня снова своими восхитительными нравоучениями и милыми точными наблюдениями за жизнью дорогих мне людей, связи с которыми я нынче лишена почти совершенно, но привязанность и интерес мой к ним остаются неизменными.