- Какой завтрак, скоро обед, а я еще не готовила...
- Ни за что не отпущу! Раз встретились. На скорую руку!
- Только обедать - уж к нам. Милости просим. Юрию нежданность!
Чебуречная называлась "Прибой". Столики почти все пусты, запахи моря гуляли над ними. Под тентом было прохладно. Анюта незаметно, зябко приподняла воротник жакета.
- Холодно, пошли в другое место,- сказал Сергей Иванович.
- Что за холодно! Вы лишек на меня не смотрите. Да вон и Таня здесь. Она нам скоро. Таня!
- Тетя Анюта!
Прямо весь город у нее - в знакомых! И это тоже нравилось Бодрову. Белокурая, высокогрудая, молоденькая официантка с послушной готовностью внимала строгому обстоятельному наказу о двух порциях чебуреков.
- Три порции,- вмешался Сергей Иванович.- А водочки, Анна Степановна?
- Да вы не на посмех ли меня перед всеми... С утра водку! Вот наливочкой своей вишневой попотчую у нас в домку - Таня такой не подаст! И посмотреть за ваш некому,- вдруг снова улыбнулась она.
Этот тон заботы - то ли несмелой, то ли наоборот, снисходительной - она взяла при первом знакомстве, когда муж ее зазвал Бодрова к себе "в хату", сославшись на семейное торжество. И, хоть виделись с тех пор всего два-три раза, случайно, - тон этот совсем простой, малознакомой женщины сразу запомнился Бодрову и, сам бы он не мог сказать почему, был дорог ему.
Она достала из сумки помидор, огурцов, сладкого луку, велела Тане вымыть.
- Ну что пишут из деревни, Анна Степановна?
Вопрос, непременно с шуточным смешком, задавался каждый раз, он стал как бы условленным между ними.
- Да что, родня на гору поднялась - посмотреть страшусь. О Нюрке-тезке и звене ее министр поминал, вырезку из газеты прислали. Семен в совхозе, консервного завода директор. Другой Филиппа Петровича сынок, - оба двоюродные мои,- Саша, Александр Филиппыч - летчик-испытатель, еще смеется: это что в наши дни за небо, на небо теперь только добиваюсь, да возьмут ли? И все Елисеевы так - одни мы с Юрием кочетами кукарекаем, а крыльев и похлопать нету...
Она была из-под Горького, где и оставалась ее родня, "все Елисеевы", и хоть когда уехала, говорила по-прежнему сильно на о, необычными тут, часто верно какими-то своими словами
Из графинчика все до капли вылила Бодрову в стопку, наложила в его тарелку почти все чебуреки.
- Нет, нет, - мотнула она головой, - кушайте, я и пошла, чтоб заставить вас кушать...
И во второй раз зябко, болезненно, пытаясь скрыть, пересилить это, сморщилась.
- Вы кушайте, я нагоню, у меня здесь еще дело!
Вытащила бутылочку, заторопилась, сбежала к морю, оскользаясь по склизкой бахроме камней.