О непостоянстве человеческого духа
Всеядному господину Валькорбе Плане
В детстве он, конечно, не раз ел бульон с буквами из макаронного теста, но вкус буквы А, вырезанной из белого листа бумаги, произвел на него странное впечатление. Он создавал эту А медленными и осторожными движениями огромных ножниц, время от времени посматривая равнодушно на улицу: за стеклами террасы постепенно сгущались сумерки. В такие вечера нами овладевает грусть, мы слоняемся без дела или спасаемся от тоски, цепляясь за привычные заботы: поливаем цветы, стираем пыль с книг на самой верхней полке шкафа, подстригаем ногти; а потом вдруг в руках у нас остаются только ножницы, которые послушно вырезают какие-то непонятные фигуры из бумаги. Неожиданно одна из них приобрела форму буквы А, и теперь он жадно поглощал ее, словно ему довелось попробовать изысканнейшее яство. Покончив с буквой А, он вырезал Б, потом В и Д и съел их одну за другой, постепенно входя во вкус. Когда за окном стало черным-черно, он начал создавать короткие слова: ЖУК, ДОМ, МИР, РОЗА, ФОН, ЧАЙ. Каждое из них дарило ему новые наслаждения. Через два дня он обнаружил, что никакой необходимости есть другую пищу уже не испытывает, буквы оказались достаточно питательными. Ему ничего не стоило обойтись без фруктов, молока, мяса, фасоли и рыбы. Обычные продукты с каждым днем оставляли его все более равнодушным, а через две недели он стал замечать, что обыденная еда скорее вызывает у него отвращение. К тому же ему теперь удавалось различать буквы между собой. Материал, из которого они были сделаны, большой роли не играл (очень скоро он понял, что этот фактор совершенно не влияет на степень их питательности или вкус) — гораздо важнее был тип шрифта, его кегль и начертание. Так, он обнаружил, что антиквы более питательны, чем брусковые шрифты, а среди последних египетские хуже всего перевариваются, до такой степени, что, съеденные на ночь, вызывают бессонницу или кошмарные сны. Опыт показал ему, что английская антиква была прекрасным средством от запоров, полужирная гельветика оказалась непревзойденным лекарством от гепатита, а нормальная футура — от тахикардии. Если ему приходилось готовить блюдо из футуры болд (в таких случаях следует использовать в качестве приправы буквы американского машинописного шрифта), то он никогда не брал кегль крупнее двадцати четырех пунктов. Совершенно естественно, что у него появились определенные предпочтения: баскервиль, кеннерли, палатино. При этом он на дух не переносил авангард и кларендон. Таймс