не вызывал у него никаких эмоций; как-то он назвал его вареной треской, но тут же подумал, что иногда (еще в те времена, когда он питался обычной пищей) хорошая треска, отварная или приготовленная на пару, могла прийтись ему по вкусу. Поэтому он отпечатал на заказ тексты таймсом на различной бумаге: на зеленом и голубом тонком картоне, на кремовой суперкаландрированной бумаге, на желтоватых листах бумаги типа «Библия». Точно так же светлое начертание верданы поначалу казалось ему совершенно пресным и безвкусным, а потом эти буквы (напечатанные кеглем 38 темно-зеленой краской на глянцевой бирюзовой бумаге) превратились в одно из самых любимых его блюд. Затем наступил черед вин: какое более всего подходит к тому или иному шрифту? Решение этого вопроса потребовало долгого периода экспериментов: некоторые из них закончились неудачей, но чаще приводили к успеху. Он обнаружил, что к гельветике прекрасно подходили бургундские вина, бароло, кьянти, каберне, вина из Ла-Риохи и из Приората. С буквами футуры (как светлыми, так и жирными) превосходно сочетались эльзасские вина и портвейны Монтилья-Морилес. К антиквам в целом следовало подавать вина из Рибейро, из Пенедеса, из Вальдепеньяса[3], сильванеры, рислинги, сансерры и шабли. С брусковыми шрифтами отлично шли вина из Бажеса, изысканные сорта бордо (например, Шато-Латур, Шато-Марго, Сент-Эмильон), некоторые виды бургундских, а также вина из Туделы и из Эльсьего. Через пару месяцев он пожирал газеты, журналы, фармацевтические проспекты, книги, коробки из тонкого картона и небольшие световые вывески, постепенно переходя к рекламе большего размера: вскоре ужин ему был не в ужин, если стол не украшал том энциклопедии и какая-нибудь неоновая буква. Он покупал в огромных количествах переводные шрифты фирмы «Летрасет», по ночам забирался в типографии и наедался буквами до отвала. Вставая на место линотипистов, он заглатывал свинцовые формы, которые выплевывала машина. Ему открылись превосходные гастрономические свойства греческого алфавита (несмотря на то что на первый взгляд буквы показались ему слишком приторными) и экзотический аромат китайских иероглифов; он наслаждался кириллицей, научился отличать тайские шрифты от кхмерских, вошел во вкус маслянистой арабской вязи. Словари стали для него нужнее воздуха. Литерофагия открыла ему путь к истинному счастью, дело было теперь только в недостатке времени. Дни, ночи, вся жизнь служили одной цели: попробовать новые буквы. Во время путешествий его интересовали только новые варианты известных шрифтов. Он посещал типографские цеха, как другие посещают винные погреба или пивные, и чувствовал себя самым счастливым человеком на Земле, когда в его руках (и во рту) оказывалась какая-нибудь новая, свежеизобретенная буква. Он посещал полиграфистов и помогал им разнообразить уже существующие типы шрифтов. Некоторые из них принимали его за сумасшедшего, но рано или поздно понимали, что советы этого человека были полезными и попадали в самую точку: благодаря им дизайнеру удавалось вдруг довести до совершенства несколько расплывчатый рисунок, который до этого он никак не мог удачно закончить. В итоге ему разрешали делать любые комментарии, а порой, когда специалисты не могли найти нужное решение, его даже просили высказать свое мнение о новом шрифте: все ждали его одобрения. Именно он с улыбкой на губах давал последние советы, благодаря которым данная гарнитура будет иметь успех: как с точки зрения полиграфической, так и с гастрономической.